— Мой брат тоже был предателем… — говорит Амани — получается, его убили правильно?
— Твой брат не переходил на сторону врага. Твой брат всего лишь решил прекратить войну, которая ни к чему не ведет. Он же не стал израильским агентом?
— А если бы стал?
Я молчу. Раздражение — поднимается во мне подобно мутной пене в кипящем котле
— Что ты хочешь от меня услышать? Я не могу отказаться от себя самого, ты это знаешь.
— И я не могу отказаться от себя самой. Вот почему у нас ничего не получится. Мы слишком разные…
— В чем разные? Разве у вас верность своему народу — не одна из высших добродетелей?
— Да. Но еще важнее — быть верным своим убеждениям.
Да черт побери…
Я внезапно кручу руль и мы, так, на скорости около ста восьмидесяти — меняем полосу, уходим к самой обочине. Мимо, рыкнув возмущенным гудком — пролетает огромный МАЗ с сорокафутовым контейнером на прицепе.[7]
Амани чуть не слетает с сидения, хватается за все, за что можно. Через съезд, предназначенный специально для бедуинов — мы вылетает с дороги в пустыню, скорость около ста. Под колесами — камни, нас подбрасывает как на трассе Париж-Дакар. Никогда сам по ней не ездил — но с набчелнинцами разговаривал, было дело.
— Ты… с ума сошел!
Да. Наверное — сошел. Все мы здесь — немного сумасшедшие — потому что только так и можно тут выжить. На сорокой год долгой и страшной войны…[8]
Я останавливаю машину. Выхожу Передо мной, в нескольких сантиметрах от колеса — куст низкорослых, ярко-алых роз. Пустынные розы Ирака. Я знал, что в этот месте они есть — не раз ездил по дороге…
Я срезаю одну. Самую высокую и красивую. Открывая дверь, встаю на одно колено. Так — рыцари преподносили дамам свои дары. Воин с Севера — никогда не встанет на колени. Теперь — уже никогда…
— О, Аллах… ты совсем сумасшедший.
Да. Наверное, я сумасшедший. Бидуна. Только потому — и остаюсь в живых. Потому что сумасшедших — хранит Аллах, верно?
Задержались мы — гораздо дольше, чем на то рассчитывали. Поэтому — даже то, что остаток пути я проделал на скорости свыше двухсот — это не помогло.
На окраине города Амани, уже приведшая себя в относительный порядок — сказала остановиться. В ее глазах — как и в моих — жидкой ртутью плескалось безумие. На всякий случай, я стянул покрывало с заднего сидения там, на сошках — стоял готовый к бою пулемет. Взял его, потому что в одиночку и без пулемета — ехать опасно.
— Это они?
Амани присмотрелась
— Да. Не надо, это свои.
— Сегодня кент, а завтра мент… — пробормотал я
