Соня сидела на кровати и кормила дочку грудью, не очень прислушиваясь к разговорам в горнице. (Большую комнату мать называла горницей, а девчонки — гостиной). Пятилетний Стёпа, взобравшись на жёсткий гнутый стул у комода (такие стулья называли «венскими») с интересом рассматривал безделушки: глиняную кошку-копилку, фарфоровых слонов, что тёрлись боками о высокие вазочки с бумажными цветами, игрушечный самоварчик, в трубе которого торчали старые квитанции.
Из гостиной послышался шум, оживлённые голоса и распевный, не вытравленный десятилетиями рязанский говорок бабушки Нади. Положив ребёнка на кровать, Соня застегнула кофточку на груди и выглянула из спальни. В комнату ввалилась целая орава незнакомых людей. Деревенская женщина в чёрном платочке, за её подол держалась девочка лет трёх, двое русоголовых мальчишек. В их насупленных, насторожённых взглядах, в правильных чертах по-деревенски чистых, не закопчённых лиц угадывалось что-то знакомое. Объединяла эту компанию простодушная, немного даже крикливая бабушка — Надежда Ивановна.
— Здравствуй, сыночек! Здравствуй, Маруся! Внученьки и вы, господин хороший, — поворачивалась она на все стороны. — Вот это — Катя, жена моего покойного брата Вани. Тебе он, Стёпа, получается — дядей, хоть годами был моложе тебя. Я уж замуж вышла, когда они с Матвеем родились… А вот эти сироты, — повернулась она в сторону насупленных мальчишек, — тебе, выходит, двоюродные…
— Леопольд Саввич, — поднялась Дина, — пойдёмте в нашу комнату. И вместе с Нацей они увели благородного гостя из горницы, прикрыв за собою дверь.
— Мы пообедали, — виновато сказала мать, — садитесь к столу, чай пить будем.
— И то кстати, — отозвалась Надежда Ивановна, — от Рутченково на извозчике, чай, не ближний свет. Да и жарища такая!
Гости пили чай, начались семейные разговоры, воспоминания: как померла бабушка Душаня, как помер дедушка, за кого вышла замуж Дуся. При этом гости больше помалкивали, а рассказывала, уже, конечно, с их слов, Надежда Ивановна.
— Такая несправедливость! Земли-то у них, кроме подворья, ничего не было. Разорение полное. Вот и отписала я, чтобы сюда ехали…
— М-мда… — задумчиво произнёс Степан Савельевич. — И что же ты, мам, собираешься с ними делать?
— Как это «что»? Был бы живой отец твой, Савелий Карпович, царство ему небесное! — торопливо перекрестилась она, — я бы у тебя не спрашивала. Ты тут на рудниках в чести, вот и привезла, чтобы вместе решить. Надо пристроить сирот, ведь моего родного брата дети!
