— В атаку всегда несутся полным аллюром, — не оглядываясь, Трофимыч разбирал поводья. — С лошадью делается бог знает что. Страх и ужас. Батюшки!
Он подтянулся в седле и, по-прежнему не оборачиваясь и ошибаясь в некоторых словах и ритме, стал декламировать:
Кавалеристу нужен ром,
Когда несется он карьером
И только думает о том,
Как бы ему не умереть перед барьером.
Старик переживал неловкость.
— Я до сих пор помню турка, который едва не зарубил меня. Даже спится иногда. Но лошадь у него была слабее, и я уцелел.
Трофимыч все говорил, говорил, мучимый позором. Я же искал, о чем спросить старика, чтобы отвлечь его.
— Трофимыч, а вы рубили в атаках?
— Нет, не хвалюсь: зарубить никого не пришлось.
Лошади пошли рядом. Вдруг прямо у ног через весь лес за горизонт открылась просека. Узкая, вдалеке туманная, и оттуда позвала кукушка.
Все на краю,
И треск ветвей
Тревожит уши лошадей.
— Кукушка, ответь, сколько мне на свете осталось жить? — спросил Трофимыч. Спрашивая, он, конечно, вспоминал: «В четырнадцатом году в Хорватии у гор Санта-Хамелеона пятнадцатого мая куковала кукушка. Расположились биваком. Третий эскадрон четвертого полка. Лошадь была, звали Чердак. Командир — фамилия капитан фон Краузе. Кукушку все спрашивали: „А сколько нам осталось жить?“ Многие вышли живые, а сколько полегло! Фамилии: Иванов, Пробкин, Нечитайло, фон Баруэ, Пуговкин…»
Кукушка отсчитывала и столь же щедро ошибалась во времени, как и Трофимычевы стенные с боем часы.
— Трофимыч, а вы удачно служили?
— Был в чине унтер-офицера. Три Георгия. Но оказался чрезмерно мягок, и потому имелись взыскания.
Глядя на длинную туманную прогалину, в глубине которой невидимая птица считала годы, Трофимыч поднял голову и добавил:
— Знания у меня были порядочные. Отвечал я внятно и быстро. А на экзамене спрашивал сам Брусилов. Например: что такое повод?
— Повод?
— Повод служит для управления ртом лошади и поддержания ее баланса на ходу. Но больше является регулятором движения… А вот твердости в командах достаточной у меня не было.
Пароль опять забеспокоился. Трофимыч попросил проехать на Кинь-Камне вперед, чтобы он мог взять за мной в спину.
На просеке, шагах в десяти, я увидел яркий, броский и ровный отблеск. Такой свет держится на дверях, отворенных в другую комнату, на стеклах окон, если смотришь на дом с улицы, на соснах — в вышине; он повисает в воздухе в сквозном луче и очень часто бьется на водной поверхности; «в куполах солнца дым»; он после грозы на мокрых крышах и блестящих лужах; большие корабли несут его на трубах, самолеты — на фюзеляже и крыльях, когда их можно видеть высоко в безоблачный день; и, что бы ни творилось вокруг, всегда этот отсвет сияющ и спокоен, он вызывает щемящее чувство и кажется знаком далекого времени, которое было или придет.
