Упала на колени и Евника, подползла к Давыдке, стала целовать ему руки. Княжий милостник оттолкнул ее ногой, схватил Любима за бороду, поднял на уровень своего лица.
— И ты Роману продался?!
Завопила Евника. Вои подхватили ее, выволокли за дверь.
Выдернув полбороды, Давыдка швырнул тиуна на лавку, задыхаясь, сел рядом. Отдышавшись, заговорил спокойно:
— Шел я по следу зверя, а угодил в волчье логово. Ловко.
— Пожалей ты меня, Давыдка,— отплевывая кровь, жалостливо скрипел тиун.— Бес попутал.
— А бес и распутает,— вторил ему Давыдка.— Вся-то ниточка от тебя потянется...
— Смилуйся!
— Бог смилуется.
Вошли вои. Тот, что постарше, спросил:
— Что с бабой делать, тысяцкий?
— Вяжите вместе.
Любим, ткнувшись окровавленным затылком в стену, со слезами на глазах попросил:
— Отпустите бабу. Евника за меня не ответчица.
— А это мы еще поглядим,— сказал Давыдка.
Вои вышли. Давыдка налил себе чашу меда, подумав, налил вторую. Пододвинул богомазу. Выпил, мотнул головой, зло сказал:
— Который раз я на Москве, Зихно. Казнил вот тут, за тыном, князь Михалка огнищанина Петряту, продавшегося Ростиславичам. Нынче думали — тихо. Ан нет. Как есть — змеиное гнездо...
На ранней зорьке покидал богомаз Москву. Ехал он во Владимир не по своей воле — не то гостем, не то пленником. Поп Пафнутий, напрягая близорукие глаза, крестил за ним дорогу, а Злата, прячась за избой, беззвучно рыдала, размазывая по щекам соленые слезы.
