Одну такую смородинку знала я лет тридцать назад. В девицах была она тоща, сутула, а коленки острыми треугольниками выдавались вперед, словно нос корабля. Длинные руки висели нескладно, слаборазвитая грудь пряталась в недрах необъятной толстовки. Запястья и ступни были, пожалуй, хороши. Узкие и аккуратные, они вызывали у меня, разлапистой, зависть. На маленьком рябеньком лице блестели глаза. Небольшие, круглые, они были иссиня-черными. Не темно-карими, а именно черными. Взгляды, посылаемые ими, были манящими. Сейчас бы сказали, влажно-интимными. Впрочем, судите сами…
Мальчишек вокруг нее увивалось стаи. Конечно, время было относительно целомудренное, ни о каких таких вольностях никто и не помышлял. Вернее, помышлять-то помышляли, но без реальных действий. Просто стоило Смородинке взмахнуть ресницами, на редкость длинными и густыми, блеснуть глазками, как мальчишеские руки сами тянулись к ее портфелю. Так и провожали домой: впереди Смородинка с полуулыбкой в опущенных ресницах (И ведь получалось же улыбаться одними ресницами!), чуть позади счастливец с портфелем, а уж позади него трое-четверо парнишек, грустные, поскольку портфеля им не досталось, но надежды на следующий день не теряющие.
Училась она из рук вон плохо. Учителя отчаялись уже втолковать ей что-либо, и просто лепили тройки, переводя из класса в класс. Когда доходило время до экзаменов, кто-то непременно ей подсказывал, помогал, и Смородинка получала свою тройку, одаривала спасителя неясно-ласкающим взглядом и победоносно удалялась домой. Девчонки относились к ней настороженно-презрительно. Она питала к ним ровно-снисходительные чувства, не сходясь особо ни с одной. Меня, я думаю, она воспринимала как некий нейтральный катализатор, вроде есть, а вроде нет. Возможно, я была благодатным фоном, на котором ее манкость представлялась в лучшем свете. По тогдашней своей инфантильности я этого не осознавала. Но, вот что удивительно. Стойкую ненависть питала Смородинка ко всякого рода наукам, и точным, и гуманитарным, а иной раз прочтет какое-нибудь необычное стихотворение, Элюара или Лорку, и учителя только руками разводят. Мать ее в школу вызывали, так она только вздыхала, просила, чтобы «вы уж как-нибудь проявите милость, девчонка без отца растет, так-то тихая, но балбеска, учиться не хочет, пусть хоть школу закончит». Помню, как-то поразила она меня тем, что взахлеб читала Киплинга (и выискала же где-то! Мы только «Маугли» и знали.)
