— А-а-а-оу-у! — заорала я. В голове моей с невероятной скоростью, ворча, и перекрикивая друг друга, перемешались проклятия Риголетто, русский мат и азербайджанские ругательства! Но почему-то выдала я совсем неожиданное:
— Чума-а-а на оба ваших дома-а-а!! — завопила я словами Меркуцио и с его же лихостью помчалась на грабителей. Те ошалели. Впрочем, их жертва тоже. Еще бы! Из глубины шелестящей аллеи, сквозь нежные вздохи тополей на них неслась лохматая фурия в красном платье и потрясала над головой сумкой!
Ни пыл Меркуцио, ни воинственность красного платья, конечно же, не помогли, если бы парней было больше, если бы они были чуть поплотнее. Но страсть владычествует над мирами! В моем порыве натиска было больше, чем у отряда в три человека! Кроме того, на моей стороне была неожиданность — спутница победы! Преступники обратились в бегство, оставив жертву наедине со мной. Ха! Они даже не пытались нас преследовать!
— Ой! — Ой-й-й! — заплакала и заикала женщина, прижимая к себе сумку.
— В милицию надо! Где вы живете? — Я тяжело дышала, но знала, что очень хороша в эту минуту. Амплуа Робин Гуда прибавило мне веса в собственных глазах, а румянец на щеках оттенял платье.
— Ой, деточка, ой! — продолжала икать женщина. — Ой, около кладбища, ой!
— Тогда нам по дороге! — Решимость окрыляла меня. Из Робин Гуда я превратилась в Сусанина в чужом городе. Обогнув трамвайную линию, мы вышли на дорогу, ведущую к кладбищу. Показались верхушки памятников и очертания гостиницы. Я держала женщину под локоток. Ее била мелкая дрожь, но ноги уверенно шагали в сторону кладбища.
— Мы куда? — спросила я.
— Я здесь живу — тихо сказала она и показала на маленькую сторожку у входа на кладбище. — Зайдите, не побрезгуйте. Я — сторож, вернее сторожиха здесь.
Только в 20 с небольшим лет, у человека, привыкшего, что жизнь ему улыбается, и не ждущего от нее ничего плохого, возможно такое бесшабашное удальство. Сумеречное кладбище в чужом городе, незнакомая женщина, приглашающая меня в оригинальный дом — что может быть заманчивее?! Авантюрный огонь пылал во мне. Я быстро успокоила себя тем, что не имею права оставлять женщину после перенесенного стресса одну и храбро зашагала рядом.
Сиреневые сумерки лежали на гранитных плитах, железных крестах и мраморных ангелах. История человеческого тщеславия проходила передо мной в камне, золотых надписях, искусных насечках и живых цветах в мраморных урнах. Тщеславие разделяло людей при жизни, разделяет и после смерти. Могилы бедняков украшали заржавленные стелы, выцветшие фотографии и легкие синие цветы, которые первыми покрывают весеннюю землю.
