Несмотря на то что венгерская столица была против воли своего населения объявлена фронтовым городом, жители Будапешта не позволили себя запугать. Они практически не обращали внимания на приказ о мобилизации, эвакуация осуществлялась медленно и в большинстве случаев только под давлением властей. И хотя город уже давно находился в пределах досягаемости русской артиллерии и авиации, а до передовой можно было добраться на городском трамвае, жители города прилагали все усилия, чтобы сохранять привычный им прежний стиль жизни.
«Будапешт как фронтовой город – нечто единственное в своем роде! – так выразил свое удивление и восхищение немецкий военный корреспондент Вернер Ханнеман. – На всех мостах через Дунай, соединяющих Буду и Пешт, через каждые двадцать шагов наталкиваешься на германского часового. Винтовку он не носит на ремне через плечо, а держит наперевес. Вдоль набережной Дуная, где вытянулись в ряд здания всемирно известных отелей «Риц», «Бристоль», «Хунгария» и «Карлтон» и где некогда в светлые летние ночи прогуливались под зажженными лампионами беспечные щеголи, тянутся колонны мобилизованных. Но, как и раньше, завсегдатаи кофеен встречаются в 17 часов в «Негреско» и лениво сплетничают, заплетая в косички бахрому скатертей, чтобы в 19 часов перекочевать в «Дюбарри» или в бар гостиницы «Хунгария», где заказывают себе давно привычный флип[62] или бокал отличного токайского. Иногда случайный русский самолет неприцельно сбрасывал в пригородах бомбу или давал несколько очередей трассирующими пулями. Ближе к вечеру советские артиллеристы посылали несколько тяжелых снарядов, которые рвались в городских кварталах. Но официанты продолжали сервировать столы в ресторанах, не обращая на все это никакого внимания. В течение дня по крайней мере три-четыре раза объявляли воздушную тревогу…»
Эти заметки отражают, однако, только часть облика того, что с начала декабря называлось «неприступным городом». Партия Салаши и правительство были в курсе всего, что происходило внутри и вокруг Будапешта. Внезапные облавы, преследования дезертиров и пораженцев, немедленное приведение в исполнение приговоров или негласные исчезновения противников режима – все было пущено в ход городскими партийными комитетами, действиями которых руководил двадцативосьмилетний служащий Эрвин Чики, а позднее представитель министерства внутренних дел доктор Эрнё Вайна.
Когда несколько позднее русские заняли город Вац и тем самым перерезали железнодорожную линию Будапешт – Братислава – Вена, все правительство в середине декабря покинуло город. Сам Салаши, вернувшись после встречи с Гитлером в Берлине, еще провел несколько дней в Будапеште, после чего перебрался в Кёсег, небольшой город вблизи западной границы Венгрии. Поскольку в Западной Венгрии больше не оставалось под контролем центрального правительства ни одного крупного города, министерства и другие органы центрального управления были размещены в нескольких маленьких городах, где они попытались продолжать свою деятельность. Полным ходом шла погрузка и отход грузовых судов, курсировавших по Дунаю, которые теперь осуществляли эвакуацию промышленных предприятий и перемещение сырья в направлении Австрии. Национальный банк закрыл свои кассы: весь объем наличности, 9 миллиардов пенгё, был переведен в город Дьёр, а золотой запас и валютные резервы – даже в австрийский Зальцбург. Культурные ценности – живопись, скульптура и другие предметы культуры – также были эвакуированы. Профессора, студенты и художники должны были покинуть город; труппам Оперного и Национального театров также было предложено уехать, как и высшим и средним государственным служащим. Исполнение всех этих мероприятий, однако, натолкнулось на сопротивление людей; мало кто был готов покинуть свой родной город ради неизвестной судьбы. Поэтому были введены жесткие санкции, военные власти строго карали сопротивляющихся эвакуации.
