У него выпуклый лоб мыслителя, победоносно наступающий на шевелюру. У него узкие скулы. Подо лбом и над скулами — глаза. Немного сонные, потому что думает он сейчас не о том, о чем говорит.
Илья Трушин — величайший специалист по мельчайшим массам и зарядам. Рядом с телами, которые он клал на весы, пылинка выглядела небольшой планетой. Он был тем человеком, который мне нужен.
Я, наверно, еще напишу статью о его последней работе. Хорошей работе. Он докладывал о ней в Дубне и Оксфорде. Академики приводят в его лабораторию иностранных гостей — похвастаться. Он обитатель современного Олимпа. То, что он делает, остается. То, что делаю я, превращается. Вещи — в слова. И так далее. Со мной ему скучно. Особенно сейчас, когда с рассказом о своей работе он наконец покончил, а удовлетворение пустого журналистского любопытства, ей-же-ей, в его функции не входит.
Хорошо же!
— Вы прекрасно излагаете материал последних достижений науки, — говорю я в манере своего собеседника. — Но ваши сведения, к сожалению, неполны. У меня есть основания… веские основания (как я его!) считать, что уже Исаак Ньютон знал способ атомного катализа — виноват, квазикатализа. Потому что он умел получать золото. Насколько я понимаю — из олова. Хотя не исключено, что Ньютон работал с ртутью.
Лицо моего собеседника мгновенно становится значительно менее значительным. И менее сонным. Появившееся на нем выражение я назвал бы глуповатым, если бы это слово могло подойти хоть к одной черте его респектабельного облика.
Поток ленивых безличных фраз оборвался.
— Мура, конечно! — сказал он. — Но придумано прилично. Сами думали?
— Вместе с Ньютоном!
— А может, это еще какой-нибудь древний грек изобрел? Пифагор там? Или, еще лучше, Антей? Перед тем как его поколотил Геракл.
Он шутит. Но злится. Что же, я его понимаю. Мне тоже надоели сообщения о том, что древние афиняне делали вычислительные машины, а в древней Финикии был беспроволочный телеграф.
— Да нет, — отвечаю я кротко. — Ньютон. Англичанин. Жил в семнадцатом — восемнадцатом веках. Точнее, с 1643 по 1727 год. Изобрел…
— Да знаю я, что он изобрел. И что открыл, тоже знаю.
— Так не все же, сами видите, вы о нем знаете.
— Видите ли, я как-то не люблю розыгрышей.
— Это не розыгрыш. Читайте, — я вынул из портфеля и положил перед ним перевод исповеди Альтотаса. Это была моя последняя копия, седьмая с машинки, текст был бледен, местами слеп, и двадцативосьмилетний профессор время от времени морщился, разбирая буквы. Потом с хрустом вытянул под столом длинные ноги, откинулся на спинку кресла, секунду подумал:
