Я взволнованно пересказывал эту беседу, присев на край стола, а мой Главный задумчиво крутил в руках карандаш, поочередно поглаживал его красные грани.
— Ну, так чего же вы хотите?
— Дать репортаж, Александр Васильевич! Представляете — “Золото Ньютона”! Все коллеги от зависти взвоют. Тут и находка в древлехранилище, и Ньютон, и алхимия, и академик, и золото, и загадка.
— Вот загадок-то слишком много. И всего здесь слишком много. Отойдите от этой темы в сторонку, остыньте. Вам же все равно надо сейчас писать о тамошних химиках. Командировка-то была не за золотом, правда?
— А граф Калиостро?
— Я и говорю — мистики много. Остыньте, еще раз повторяю. Отвлекитесь. Очень тут все похоже на мистификацию. Чую. А чутье меня редко подводит.
— Кто же эту мистификацию устроил? Я?
— Да что вы, Рюрик Андреевич, вас я меньше всего могу в этом подозревать…
Он уходил из рук, играл в благожелательность, а может, и вправду был благожелателен. Во мне все кипело. В моих — а не чьих-нибудь еще — руках была величайшая сенсация века. В моих — а не чьих-нибудь еще — руках была возможность прогреметь на всю страну. Ведь ясно же: как только мы опубликуем всю эту историю, за нее ухватятся физики всего мира вкупе с философами и историками. Нечасто журналисту везет настолько, чтобы он попал в учебники — хотя бы под ту черту, ниже которой размещаются примечания. Мне повезло. Как Стэнли. Стэнли был послан своей газетой в сердце Африки искать Ливингстона — я от имени своего журнала угодил в самое сердце физики. Кто же, если не Ньютон, заслуживает титула “сердце науки”! Я могу стать современным Стэнли. И это хочет отнять у меня спокойно-благожелательный человек с украденными у Суворова именем и отчеством. Какого черта?!
— Пусть сначала физики скажут, возможно ли такое, — мягко продолжал Главный, — а уж потом опубликуем. (Я не мог слова вымолвить.) Ну ладно, ладно, нельзя же так волноваться, Рюрик Андреевич, вот ведь беда. — Главный встревожился, вскочил, стал хлопать меня по плечу, подал воды. — Ладно, не будем ничего предрешать, пошлите кому-нибудь на рецензию, только покрупнее кому-нибудь, самое малое — члену-корреспонденту Академии.
Прошел месяц. Каждое утро я в одиннадцать часов являлся в комнату, где сидела заведующая отделом писем. Она привычно легко краснела, опускала глаза и чуть заметно качала головой. Прошло два месяца. Заведующая подвигала ко мне и стопки, и груды писем и рукописей, но среди них не было конверта с обратным адресом члена-корреспондента АН СССР Лукьянова.
