- Неважно, — Людвиг наморщил нос, как будто поразился Павловой глупости. — Пускай убираются. Вы же не о приличиях думаете?
- Нет, — Павел пожал плечам.
- Потом извинитесь, — когда все будут здоровы… и живы. Дверь они ломать не станут.
Звонок прозвенел повторно. Потом в третий раз. Потом раздался громкий стук в дверь. Кулаки колотили так энергично, будто их обладатели решили опровергнуть успокоительные слова латиниста.
- Среди ваших подшефных боксёров, случаем, нет? — прошептал раздосадованный Людвиг.
- Это Жбанка, — Павел прочистил горло. — Наша молодая пенсионерка, активистка, так сказать.
- Настырная! Интересно, что ей от вас надо?
Управдом промолчал. Председатель жилтоварищества мог много для чего понадобиться жильцам, но дохлые крысы в подвале, пожалуй, объясняли их настойчивость лучше всего. А может, кто-то, каким-то чудом, узнал о больной Татьянке? Или Подкаблучников проболтался-таки о мушкете, с которым Павел садился в машину? Тогда почему здесь Жбанка, а не полиция?
Минут пять какофония у двери заставляла дребезжать пустые чайные чашки в гостиной. Наконец, кулаки незваных гостей устали, и наступила тишина, нарушаемая только сиплым и тяжёлым дыханием Еленки.
- Ушли, — констатировал Людвиг.
- Похоже на то, — подтвердил Павел.
- Что будем делать? — латинист вёл себя на удивление спокойно, как будто каждый день оказывался в подобной ситуации — в незнакомом доме, в окружении отчаявшегося мужчины, человека с серебряным мушкетом, бесчувственных женщины и ребёнка.
- Не знаю, — Павел нахохлился, на его лице ещё не высохли недавние злые слёзы.
- Тогда предлагаю поесть, — Людвиг сглотнул слюну, словно сама мысль о еде усилила голод. — У меня с утра маковой росинки во рту не было. Думаю, у вас тоже. Хотя бы по паре бутербродов найдётся?
- Да, конечно, — управдом хотел что-то возразить, но передумал. Он не спешил кормить юнца — сперва поднял лёгкую Еленку и перенёс в гостиную на диван. Потом всё-таки отправился на кухню, но по дороге заглянул в ванную и обработал раны от крысиных зубов. Поразился, что те основательно затянулись; наверно, не зря говорят: на войне не страдают от царапин и простуд; по любому поводу бегут к врачу только благополучные бездельники.
Павел и сам оголодал, однако не замечал этого. Разрывался между простым и ясным желанием немедленно ударить в колокола, вызвать скорую, доверить бывшую жену и дочь спасительной официальной медицине — и желанием другим, тёмным: поверить на слово «арийцу», пуститься во все тяжкие, отказаться от здравого смысла. Что из этого во благо для жены и дочери? Что — во спасение? Остальные соображения в расчёт не брались! Решение необходимо было принимать быстро, но Павла останавливал страх перед необратимостью: какой бы путь он ни избрал, идти по нему предстояло до конца, без права на возвращение.
