Пока Павел ошалело её разглядывал, размышляя, как мог перепутать боль от вывиха сустава с болью от укуса, по его ботинку вновь прошлись быстрые лапки. На сей раз управдом был стремителен и точен: луч фонаря ухнул вниз и высветил жирную крысу с непомерно длинным голым хвостом. Крыса забилась в угол; похоже, яркий свет гипнотизировал её.
- Зараза! — процедил Павел, как ни странно, при этом чуть успокоившись.
Во всяком случае, вокруг него не творилось никакой мистики, к нему не подкрадывались адские гончие. Крыса, вероятно, приютилась под лестницей, — и жила там долго и счастливо, пока её не растревожили тычками. Вот она и вцепилась в руку возмутителя спокойствия. Павел нахмурился: что-то не сходилось. Шороху вокруг было куда больше, чем от одной несчастной крысы. И этот шорох слышался даже сейчас, когда крыса в луче света впала в прострацию и летаргию.
Павел медленно, медленно, в час по чайной ложке, сместил луч фонаря с крысы и так же медленно, неспешно, перевёл его на лестницу.
Сперва ему показалось, что пол подвала вдруг сделался зыбким и колышется, как трава на болотистой трясине. Потом удивило, что на этом полу зажглись десятки крошечных огоньков — словно светлячки высыпали на ночную прогулку.
И только когда напуганный разум перестал обманывать Павла нестрашными аналогиями, тот уяснил, что видит перед собой целую толпу крыс, в свою очередь рассматривающих его бисеринками глаз. В этих глазах многократно отражался свет фонаря.
Крысы, на первый взгляд, выглядели сонно, вяло, но, когда Павел пригляделся к ближайшим, — понял: каждая — напряжена до предела. И они не суетились, не перебегали с места на место.
То, что Павел принимал за шорох, было шипением — злобным шипением, тайным языком, на котором крысы переговаривались между собой, договаривались, кому достанется нос человека, а кому — ляжка. Это было настоящее крысиное воинство. Карликовые ниндзя, выверявшие каждый свой шаг.
Павел с ужасом понял, что крысы — осторожно, украдкой, но настойчиво, — приближаются к нему. Когда луч фонаря ослеплял одних — делали несколько шажков другие, оставшиеся в темноте. Посветишь туда, где, ещё мгновение назад, не было ни души — там уже блестят хищные глазки; переведёшь луч правее или левей — обнаружишь явные изменения в боевом порядке. И всё это — незаметно для человеческого глаза, за доли секунды. Слаженность и дисциплина отличали голохвостых пехотинцев. Они приближались, они смыкали полукруг, прижимая Павла к стене.
