льшую часть своего личного имущества Йосси Гольдберг хранил где-нибудь еще. Из всех вещей, которые имели значение для их прежнего владельца, интерес для Боденштайна представлял только ежедневник. Для своего преклонного возраста Гольдберг имел на удивление четкий почерк, в котором не было неровных, неуверенных букв. С любопытством Оливер листал записи ежедневника за последнюю неделю, которые делались каждый день. Но это ему вряд ли могло помочь, так как он, к своему разочарованию, обнаружил, что все без исключения встречавшиеся там имена были сокращены. Только под сегодняшней датой имя было написано полностью:
Вера 85. Несмотря на скудные результаты, Боденштайн отправился в секретариат института, чтобы скопировать ежедневник, и стал делать копии всех страниц, начиная с января. Когда он добрался до последней недели в жизни Гольдберга, зажужжал его мобильник.
— Шеф, — голос Пии Кирххоф немного дрожал, так как прием в подвале института был недостаточно качественным. — Вам надо прийти сюда. Хеннинг обнаружил здесь нечто особенное.
— У меня нет объяснения этому. Абсолютно никакого. Но это однозначно. Совершенно однозначно, — сказал доктор Кирххоф, качая головой, когда Боденштайн вошел в прозекторскую. Его профессиональное хладнокровие и определенный цинизм исчезли. Его ассистент и Пия также выглядели беспомощными, прокурор взволнованно кусал свою нижнюю губу.
— Так что вы обнаружили? — спросил Боденштайн.
— Нечто невероятное. — Кирххоф знаком попросил его подойти ближе к столу и дал ему лупу. — Я кое-что заметил у него на внутренней стороне левого плеча — татуировку. Я не могу ее как следует рассмотреть из-за трупных пятен по поверхности всей руки. Он лежал левым боком на полу.
— Каждый, кто был в Освенциме, имел татуировку, — ответил Боденштайн.
— Но не такую. — Хеннинг указал на руку убитого. Оливер прищурил глаза и стал рассматривать указанное место через увеличительное стекло.
— Выглядит как… гм… как две буквы. Готический шрифт. Буквы А и В, если я не ошибаюсь.
— Вы не ошибаетесь, — Кирххоф взял у него из руки лупу.
— Что это может означать? — спросил Боденштайн.
— Я брошу свою профессию, если ошибаюсь, — ответил Кирххоф. — Это невероятно; в конце концов, Гольдберг был евреем…
Боденштайн не понимал, что так взволновало судебного эксперта.
— Не мучайте меня, — сказал он нетерпеливо. — Что необычного вы находите в татуировке?
Кирххоф посмотрел на Боденштайна поверх своих очков-половинок.
