Изредка — все реже — у Семена наступала ремиссия, короткие часы просветления. Он замолкал на полуслове и забивался куда-либо подальше от глаз, в укромное место. Там он возвращался в прежнее тело и подолгу, с удивлением и страхом рассматривал себя. И думал долго, мучительно.
В эти часы все на станции говорили почему-то шепотом. И называли Семена только по фамилии. И, нарушая закон сохранения энергии, находили в своих несовершенных, закрепощенных организмах неожиданные новые силы для продолжения поиска.
Выводы Медведев излагал, словно вбивал в доску кривой гвоздь:
— Все вышеизложенное с высокой степенью достоверности позволяет предположить, что планета Прометей и расположенная на ней биостанция находится в зоне действия экспериментов некоего самостоятельного творческого начала, которое принято именовать “иным разумом”. До сих пор эти эксперименты ограничивались направлениями мутациями низших организмов и созданием животно-растительного сообщества, лишенного борьбы за существование.
Гибель и последующее “воскрешение” Семена Антропова, а также обретенная им способность “переконструировать” свое тело, свидетельствуют о том, что предполагаемые эксперименты вошли в новую фазу, включив в себя человека, как биологическую систему.
Поскольку мотивы, направления и последствия подобных действий непредсказуемы, планета Прометей стала зоной потенциальной опасности для человека. Вопросы, возникающие в этой связи, носят не столько научный, сколько морально-этический характер, и потому решать их единолично я не вправе.
На мой взгляд, возможны лишь два варианта: либо ликвидировать биостанцию до получения новых данных, либо продолжать исследования силами хорошо информированных добровольцев. Я — сторонник второго варианта, в пользу которого говорит и тот факт, что Антропова, видимо, невозможно эвакуировать на Землю, ибо нет уверенности, что он сможет жить там.
В случае принятия второго варианта прошу Международный Совет Космонавтики и соответствующие организации оставить меня руководителем биостанции и поручить отбор добровольцев…
Скользили по орбитам два странных солнца, качали в невидимой колыбели удивительное дитя — свое ли, присное ли? — теплом золота, бронзы, кармина и сурика Метились циклопические кристаллы и сверкал сквозь вуаль атмосферы бессонный глаз Белого озера…
Карагодский наклонился к Пану:
— Значит, Белое озеро… м-м-м… разумно?
По голосу слышно было, что Пан улыбается в темноте.
