— Ладно, привыкла… Надеюсь, хоть сегодня ты прилетишь? Учти, Юрка на твоей совести, папа!
— Конечно, Нинок! За Юрку ты не беспокойся. Счастливо тебе… Целую…
Мягко щелкнул тумблер отбоя.
Юрка спал, свернувшись калачиком, и из-под большого пледа торчал только сладко посапывающий нос.
“Пусть спит”, — решила Нина и, стараясь не шуметь, начала торопливо собираться.
В зеркале подрагивала бледно-желтая лента дороги, стремительно несущаяся назад, плотная самшитовая изгородь по обе стороны, а за нею темные шпалеры островерхих кипарисов. Дорога в этот час была пустынна, за зеленью не видно было домов, и казалось, что машина летит не по центру огромного курортного города, а по дикому субтропическому лесу, который каким-то чудом пересекла широкая пластиковая тропа.
За деревьями блеснул шпиль морского вокзала.
Причалом владела шумная толпа.
Когда-то в середине двадцатого века этот город чуть не превратили в этакую гигантскую оранжерею. Обсуждали даже проект огромного пластикового колпака, который предохранил бы чуткие субтропики от погодных причуд соседнего умеренного пояса. Уже вздыбились над поникшими кипарисами прямоугольные хребты высотных гостиниц, уже выстроились пальмы в унылый солдатский строй вдоль однообразных раскаленных улиц, вокруг сиротливых, подстриженных скверов.
К счастью, от строительства купола отказались. Вспучились под яростным напором трав разграфленные асфальтовые дорожки и рассыпались в прах. Утонули в буйном цветении здания санаториев. И старый город, пахнущий нагретой на солнце галькой, рыбой, морем, остался прежним — диковатым и гостеприимным.
Может быть, именно поэтому тянуло сюда туристов со всех концов света. Влажное дыхание дикой и щедрой природы влекло сюда. Люди ехали за тридевять земель не в благоустроенную лечебницу под открытым небом, а к самой жизни, взлохмаченной и непокорной.
И вот сегодня весь город хлынул ранним утром на причал. Невозможно было понять, кто отплывает, кто провожает, кто, узнав о предстоящей экспедиции, просто пришел посмотреть, послушать, потолкаться в прощальной суете.
Это было похоже на огромный веселый праздник под бледным, продрогшим за ночь небом, которое уже начало золотиться с востока, со стороны старого, давно заброшенного маяка. Два чопорных англичанина в белых бедуинских накидках пытались приподнять друг друга, чтобы по очереди оглядеться. Рослый седой негр по-мальчишечьи подпрыгивал, опираясь на плечи рыжего скандинава. Молоденький репортер, потерявший всякую надежду пробиться сквозь толпу, обреченно опустил в землю объективы своей камеры и плачущим голосом повторял: “Пресса, пресса”. Пружинные антенны на его шлеме печально качались.
