Снова кряканье, выдох, смех и запах сигар. В конце коридора высветился дверной проем, в нем, облокотившись о косяк, стоял пожилой мужчина в канотье, неуместном для промозглой московской весны. Откуда-то Катя доподлинно знала: мужчина этот хром, а еще он взбалмошен, жесток и весел — сочетание свойств, которое сходит у богов за доброту. А значит, каждый жест его доброй божественной воли придется оплатить беспрекословным повиновением. И если неведомый Эллегва захочет, чтобы ты пила горький ром, курила вонючий табак и откусывала живым курам головы — просто делай это. Иначе двери, о которых ты просишь, закроются, но и это не беда. Беда, если вместо них откроются двери, при мысли о которых душа ноет, словно старые раны перед дождем.
Опустив глаза, мелкими шажками, точно нашкодившая, Катя приближалась к проему со страшным стариком в неопрятном канотье. И вдруг вспомнила: Наама!
— Где моя кошка? Верни ее! — вырвалось у Катерины против воли.
А-а-а! — беззвучно застонала Кэт. А-а-а, ну почему ты никак не научишься молчать! Сытая, наглая, тупая мещанка, почему ты никак не поймешь, что давно уже идешь не по широкой, ровной, хорошо освещенной аллее, а по гнилому канату над пропастью и снизу тянет ядовитыми испарениями? Тебе мало спасти собственную шкуру? Ты желаешь замолвить словечко за свою блохастую насельницу?
Что ж я пойму-то, коли ты мне ничего не объясняешь? — деланно удивилась Катя. Как будто оправдание перед Кэт могло что-то исправить. Старик хищным движением подался вперед и улыбнулся так, что у Катерины живот от страха свело. Ужас, внушаемый хромым Эллегвой, был почти так же огромен, как блаженство, исходившее некогда (сутки назад? месяц? год?) от Беленуса. Притом, что ничего особенно страшного в его внешности не было: никаких тебе красных искр в глазах или железных когтей на скрюченных пальцах — обычный очень пожилой франт из тех, кого зовут мышиными жеребчиками, в лихо заломленной шляпе, под шляпой седой «внутренний заем» прикрывает обширную лысину, кожа в пигментных пятнах, распухшие суставы, но руки еще довольно крепкие и даже тросточка в этих руках смотрится декоративной, несмотря на внушительный вес и толщину.
И все-таки Катерина боялась безобидного с виду дедули. Она уже различала богов и людей — отнюдь не по внешности. И не спутала бы Лисси с человеком даже в облике безобидной кокетки Апрель. Она не спутала бы ее также ни с демоном, ни с ангелом: Наама, Тайгерм и Сабнак, ужасная Мурмур и глуповатый (при всем своем могуществе) Цапфуэль были другими. Не такими однозначными, как боги. Не такими целеустремленными.
