Послышалось хлюпанье: бродяга приподнялся. Не подходи! Сделал первый шаг. Господи, не оставь!
— Эй, святой отец!
Священник вздрогнул, поник головой, но не нашел в себе сил обернуться. Нет, сейчас он не мог заставить себя снова искать Христа в пустых глазах, в зловонном гное и кровавом поносе — там, где нет и не может быть ему места. Неосознанным жестом священник поднял руку и притронулся к рукаву, словно поправляя невидимую траурную повязку. В душе своей он все еще хранил иного Христа…
— Эй, святой отец!
Откуда-то издалека уже приближался, нарастая, металлический перестук. Но тут какой-то странный звук за спиной заставил священника обернуться. Старик поднялся и теперь раскачивался на слабых ногах, готовый в любой момент рухнуть без чувств. Не раздумывая ни секунды, священник бросился к несчастному, подхватил его под руки и подтащил к скамейке.
— Католик я, — едва слышно бормотал тот. — Я католик…
Он уложил старика, вытянул ему ноги. Увидев, что подходит поезд, поспешно вынул из бумажника доллар, сунул его в карман грязного пиджака. В самый последний момент достал банкнот и сунул его в мокрые, вонючие брюки. Так-то надежнее.
Священник поднял портфель и вошел в вагон. Он сел в углу и до конечной остановки притворялся спящим. А потом сошел и остаток пути до Фордэмовского университета проделал пешком: тот доллар, что достался нищему, был отложен у него на такси.
Священник вошел в вестибюль Уигель-Холла и записался в регистрационный журнал. Дэмиен Каррас. Поглядел на подпись, будто не узнавая, вспомнил и дописал: SJ[5]. Затем он поднялся в номер и через час уже спал.
Следующий день для Карраса оказался необычайно насыщенным. Сначала он выступил на заседании Американской Ассоциации Психиатров с основным докладом, который назывался “Психологические аспекты духовного развития”. Затем побывал на импровизированной вечеринке, устроенной коллегами. Но ушел рано: нужно было еще успеть к матери.
На Двадцать первую улицу в восточной части Манхэттена Каррас пришел пешком. У крыльца старого, полуразвалившегося жилого дома он остановился, поглядел задумчиво на возню маленьких оборванцев, вспомнил собственное несчастливое детство, полное горестей и унижений. Все эти выселения… А однажды, возвращаясь домой из школы с девочкой из седьмого класса, в которую был влюблен, он встретил у одного из помойных ящиков женщину, которая рылась в объедках… Это была его мать.
Каррас поднялся по ступенькам. Дверь открылась перед ним с мучительным скрипом — старой незаживающей раной. Пахнуло приторной гнилью: жильцы готовили каждый себе что-то на ужин. Он вспомнил вдруг о недавнем своем визите к миссис Корелли, в одной комнатушке с которой жили восемнадцать кошек, и ощутил резкую слабость в ногах. Затем, подавив отвращение, крепко ухватился за перила и стал подниматься по лестнице. Слабость — она от чувства вины… Нельзя было ни в коем случае оставлять ее одну.
