Экзорсист | страница 26
Но наступил наконец вторник, день рождения Риган, и тучи, кажется, стали рассеиваться. Крис взяла дочь на съемочную площадку, а когда работа была закончена, все вместе — от рабочего до режиссера — спели хором “С днем рождения” и вынесли торт. Дэннингс был в этот вечер трезв, а потому нежен и заботлив; включив юпитеры, он запечатлел торжественный момент расправы с тортом, веселил девочку по мере сил, а в конце концов пообещал, что обязательно сделает ее кинозвездой. Риган как будто бы пришла в себя.
Но после ужина, когда позади осталась волнующая процедура распаковывания подарков, настроение ее снова ухудшилось. Отец не позвонил, и Крис самой пришлось набрать его римский номер. Трубку поднял кто-то из сотрудников: Ховард вот уже несколько дней как вышел на яхте в море, и связаться с ним не было никакой возможности. Крис извинилась за беспокойство.
Риган вежливо все это выслушала и, отказавшись жестом от шоколадного коктейля в “Хот Шопе”, тут же спустилась в детскую, где и провела остаток вечера.
На следующее утро Крис, проснувшись, вздрогнула от неожиданности: дочь лежала рядом с ней в какой-то полудреме.
— Эй, какого… Детка моя, ты что здесь делаешь?
— У меня кровать трясется.
…Ей было не по себе.
Что-то необычное чувствовалось во всем доме. Какое-то странное спокойствие.
Как пыль, застывшая в бликах света.
К полночи все в доме спали.
Это была последняя спокойная ночь.
— Да ты спятила, малышка? — Крис успокоила дочь ласковым поцелуем и накрыла ее одеялом. — Ну ладно, засыпай. Рано еще совсем.
Наступал новый день, и вряд ли кто-нибудь мог предположить, что он станет началом долгой, почти бесконечной ночи.
Глава вторая
Священник стоял в метро, на краю безлюдной платформы, и ждал, когда же придет, наконец, поезд и шумом своим хотя бы на минуту заглушит боль, которая не отпускала его ни на миг и, подобно биению сердца, особенно сильно чувствовалась в тишине. Он переложил портфель из руки в руку, вгляделся в тоннель. Линии огоньков убегали во мрак, мертвым пунктиром отмечая путь в безнадежность.
Слева послышался кашель; священник осторожно покосился, увидел желтоватые мутные глазки. Опустившийся бездомный бродяга, поросший седоватой щетиной, отчаянно пытался выбрался из лужи собственной мочи.
Священник отвернулся. Он знал уже: сейчас этот несчастный подойдет к нему и заноет: “Помоги, святой отец, рабу божьему, помоги, а?” Рука перепачкана блевотиной, ощупывает плечо: медаль ищет, что ли? Все громче икота, все невыносимее вонь — вонь чеснока и перегара, ненужных исповедей и тысячи застарелых, скисших грехов. Она обволакивает, заполняя пространство, и душит… душит…
