— Вранье! — снова крикнула Юлька. — Все вранье!
Дюк круто повернулась и пошла обратно к тропинке, ведущей на холм, не оглядываясь…
От озера тянулась сырая прохлада и оставалась у деревьев, под которыми шла Юлька. Прохлада была тяжелой, влажной, словно само озеро вышло из берегов и захлестнуло Юльку холодными волнами. Наверно, именно такой же, как это озеро, далекий Финский залив. Холодный, с барашками и всегда без солнца, потому что на севере.
Старые Юлькины туфли к концу пути все-таки промокли насквозь, хотя озеро и не тронуло их. Наверно, от дождя и от грязи. Юлька сняла их и, держа в руках, пошла босиком по нежнотеплому асфальту… Все девчонки, встречающиеся ей по дороге, увидев ее, тут же с беспокойством задирали головы вверх — а не собирается ли дождик и не следует ли и им поберечь туфли? Но в городе вовсю светило солнце, не захотевшее сегодня заглянуть туда, на тот холм. Так и надо! Правильно! Пусть оно светит здесь, для Юльки. Это справедливо. У нее и так сегодня отняли и имя, и дом на холме, и вообще все-все…
Дома она швырнула в угол промокшие туфли и бросилась на диван.
— Надо же!
На ее голос в тишине сейчас же отозвалось эхо, живущее в рояле. И Юльке вдруг снова, совсем как тогда, в первый вечер, когда спускались на землю вечерние сумерки, стало страшно и почему-то показалось, что где-то совсем недалеко плывут-плывут к городу самолеты, чтобы кого-нибудь убить в этом городе ночью.
Но сумерки еще не пришли, хотя солнце уже и не светило в полную силу. Его пятна на подоконнике и на полу напоминали Юльке грустную музыку, которую ей хотелось сочинять иногда. Если бы она умела играть и знала бы ноты, она обязательно придумывала бы музыку и песни. Сегодня она придумала бы музыку самую печальную, чтобы люди, услышав ее, сразу поняли бы, как Юльке тяжело и тоскливо в этом городе, где у нее нет ничего родного… Юлька заплакала. Так бывало и раньше. Когда она гостила у няни Мани, и даже в пионерском лагере — когда вспоминался дом. Теперь же это были какие-то другие слезы — странная жалость к себе и непонятное сожаление о чем-то пришли к Юльке… Но за что было жалеть Юльку и о чем сожалеть?
Каждый раз, когда ее обижали, она обычно сожалела об одном — о том, что у нее не такие большие и красивые, как у матери, глаза и не золотые, как у Любки, волосы. И тогда центр неба над Юлькиной головой вдруг предательски смещался в сторону, и вспоминался сразу Федька Толкачев, который еще во втором классе поймал ее в ее же собственном дворе и сунул за воротник сосульку, а потом излупил просто так, ни за что ни про что. Сколько ночей проплакала тогда маленькая Юлька, жалея, что у нее нет отца, который мог бы за нее заступиться, или дяди, или брата, или вообще хоть какого-нибудь родственника, не такого слабого и беспомощного, как мать, которая могла только пожаловаться в школе, а дать сама сдачи за Юльку не могла…
