— Я не знаю, кто это, — честно ответила я. — И что нам теперь делать, тоже не знаю.
— А я знаю! — с оттенком превосходства заявил юный Панфилов, удовлетворенно созерцая мое недоуменное лицо. — Здесь потайной ход есть. Под домом. К самому озеру ведет.
— Откуда знаешь?
— Миксер показал, — возбужденно зашептал Пашка. — Я его однажды с бутылкой водки застукал, и он попросил, чтобы я не говорил никому. А потом этот ход показал. Как бы в оплату… Мы по нему до самого озера добрались, — он и дальше куда-то вел, только там камни осыпались. Миксер говорил, что ход старый, дореволюционный, наверное.
— И как туда попасть? — мне было глубоко наплевать, чей это ход, лишь бы скорее в нем оказаться.
— Вот этот самый шкаф надо отодвинуть…
Мальчишка не успел договорить, а я уже уперлась спиной в старинный, чертовский тяжелый шкаф, где хранилось с моей точки зрения сущее барахло, очевидно представлявшее для Зацепина историческую ценность. С возмущенным скрипом старая развалина поддалась, и я действительно увидела в деревянном полу аккуратно пропиленное отверстие, в глубине которого виднелась ржавая металлическая крышка обещанного люка. Открыть его, и спровадить в темное каменное чрево часто дышащего Пашку оказалось делом двух минут. Я уже сидела на краю люка и собиралась последовать за ним, как вдруг раздавшийся из-за двери голос заставил меня замереть и покрыться ледяным потом, несмотря на тридцатиградусную жару:
— Слушай внимательно, телохранительница. У нас мало времени — я не хочу рисковать. Если ты сейчас не отдашь нам пацана, мы сначала прикончим старую ведьму, а потом этого очкастого хмыря. Да, тут еще девчонка одна пробегала. Ну, ты тоже знаешь, что мы с ней сделаем…
— Мразь! — выдохнула я, вцепившись в края люка, ногти противно скрипнули о дерево. — Какая же ты мразь. Я тебя своими руками задушу, подонок! Сволочь, скотина…
Меня трясло, как на электрическом стуле, а из горла лились такие ругательства, что выглянувший из люка Пашка распахнул глаза на пол-лица. Когда весь словарный запас родного языка был исчерпан, я перешла на английский. Это большое заблуждение, что по-настоящему материться можно только на русском. В языке Шекспира встречаются такие крепкие выражения, что и не вдруг переведешь. Но, похоже, стоявший за дверью достаточно владел английским, чтобы разобраться в моих пожеланиях.
— Прекрасная речь, — похвалил он, как ни в чем не бывало. — К сожалению, я не понял все дословно, но смысл уловил. Жаль, что не могу ответить тем же — в школе немецкий изучал. Но промолчать тоже не могу.
