— Рыжий свое возьмет… Он не отступит. Он смелее того. Гляди, как он его клювом-то достает, тот так и дергается. Рыжий свое возьмет. Бей, петушок!
Хосе Габино кричит, не помня себя. Машет руками, как бы направляя удары. Вот он, его петух. Хосе Габино ничего не видит вокруг, кроме петуха, красного от крови, блестящего от крови, в трескучем веере крыльев. Вот он, его петух.
— Десять раз по пять песо на рыжего! — кричит он. Все неистовее кричит: — Десять раз по пять!
Крик его наслаивается на другие, вспухает с ними вместе. Вот он, его петух. И Хосе Габино кричит прямо в орущую красную рожу напротив:
— Десять раз по пять на рыжего!
В рожу напротив, что смотрит на него и не слышит.
— Десять раз по пять!
— Вы только гляньте, что делается! Хосе Габино на петуха ставит.
Голоса угасли. Кажется, будто Хосе Габино стоит один посреди арены.
И не понимает, что он здесь делает, что говорит.
«Куда ты полез, Хосе Габино? Ты забыл свое место. Все тебя знают. Всем известно, кто ты такой. И не поверит никто, что ты умеешь растить петухов, знаешь в них толк, всем известно, что нет у тебя ни сентаво и нечего тебе поставить. Тебя хоть вверх ногами переверни, ни монетки не высыпется».
Хосе Габино подозрительно оглядывается. Надвигает шляпу на глаза, опускает голову. Выбирается потихоньку из толпы, из моря криков. Он не поднимает глаз и видит только чьи-то ноги в альпаргатах, а вот шагают рваные башмаки, пальцы выглядывают из дыр, это его башмаки, его, Хосе Габино.
Петух заворочался в узле.
Шум постепенно удаляется.
— А кабы приняли они мою ставку? Рыжий-то ведь победит. Вот ты бы и разбогател, Хосе Габино. Десять раз по пять.
Он подходит к реке. Камыши стоят рядами, покачиваются высокие головки.
— Я бы поставил на рыжего. И сорвал бы здоровенный куш.
Он развязывает узел. На петуха даже и не смотрит. Устало опускается на камень у самой воды.
— Вот бы у них рожи-то вытянулись, кабы увидели моего петуха. Клюв железный, лапы длинные.
Рассеянно, привычным движением берет петуха за голову, быстро крутит в воздухе. Петух захлопал крыльями в мгновенной агонии.
— Двадцать раз по пять на такого петуха можно поставить.
С каждым словом медленно, словно в дремоте, вырывает Хосе Габино из мертвого петуха пучок перьев, пускает по ветру.
— Вот ты уже и сияешь, Хосе Габино, — говорит с усмешкой.
Черные перья медленно плывут над рекой, тихо опускаются на воду.
