Нет. Если он знает точно, что это коммивояжер, почему тогда говорит так неуверенно? Она же знает только одно — приехал мужчина, а кто он, какой, ничего не известно, быть может — самый прекрасный на белом свете.
— Может, больной какой-нибудь, к врачу торопится, бедняга…
Ах нет! Зачем бы он тогда ехал кружным путем, да и не может слабый, измученный человек обладать такой странной силой, он появился — и словно гроза разразилась, небывалая тревога вошла в души, и даже неизменная ее музыка стала вдруг совсем другой.
— И потом, не все ли равно, кто он? Как приехал, так и уедет, будто его и не было.
Нет, не может он просто уехать. С его приездом что-то непонятное родилось в душе и останется в ней до самой смерти. Девушка бесшумно отошла от окна, направилась в глубь комнаты.
— Еще кто-нибудь приедет так же, как этот, а может, и не приедет, и ничего не случится.
Он все глядел в землю, медленно выговаривая жестокие свои слова, и только тогда поднял голову, когда услыхал музыку; мелодия росла, расцветала, неслыханная, небывалая. Он растерялся перед лицом этой незнакомой музыки. Такого он никогда еще не слышал. Нет, слышал. Он вдруг узнал мелодию. И тотчас понял: никогда больше не будет она играть по-старому. Он повернулся и зашагал прочь; солнце сияло, музыка слышалась все слабее, словно уходила вдаль…
Уже в дверях старуха сказала:
— Как еще что узнаю, зайду, расскажу вам.
И, плотно закутавшись в черную шаль, маленькая, сгорбленная, засеменила по улице под ярким солнцем. Глядела на тени: горбатые тени домов, дрожащие — листвы, крестообразная тень фонаря. Изредка встречался прохожий, старуха оборачивалась, смотрела вслед.
Кто-то окликнул ее из окна. Бледная печальная женщина выглядывала из-за решетки, будто узница.
— Эй! Поди-ка сюда.
Старуха подошла к окну.
— Скажи, Микаэла, он еще не уехал?
Улыбка промелькнула на морщинистом, наполовину скрытом шалью лице старухи.
— Я как раз иду в гостиницу, погляжу что да как.
— Удивительно, ты ведь всегда все знаешь, Микаэла.
Довольная, старуха снова улыбнулась.
— Откуда же? Что все знают, то и я, — сказала, приняв таинственный вид. — В городе только о нем и говорят. Вчера вечером у аптекаря говорили, на тертулии.
— И что сказали?
— Не знаю. Наверное, то же, что все говорят. Удивляются, что он ни о ком не спрашивал, что никто его не знает. А его и правда никто не знает. Во всем городе ни одна душа не ведает, кто он такой, зачем и куда едет.
— А ты его видела, Микаэла?
