— Должен.… А если мне нужно описать смерть своего героя, я должен сначала умереть сам? Или как ты себе представляешь это умение?
— Ну, это, наверное, не требует специального умения, это умеют все.
— Никто этого не умеет.
— Тогда люди умирают неправильно.
— Может быть. И уж точно не тогда, когда им этого хочется. Но ведь именно смерть определяет всю жизнь человека. Знание, что когда-нибудь придет конец жизни, является определяющим для самой жизни. Правда, не у всех ….
— Ты считаешь себя в праве судить кого-то?
— Нет.
— Но ты же судишь, — она внимательно рассматривала его профиль, — Любой твой текст это взгляд сверху на живого человека. Понимаешь? Сверху!
Он усмехнулся.
— Ты хочешь, чтобы я писал на потолке?
Она не улыбнулась, подняла плечи, закуталась в платок, сказала куда-то в сторону:
— Жить правильно — безумно скучно.
— Никогда не смогу этого оценить, так как никогда не жил правильно.
Он вновь попытался рассмеяться. Она вновь не улыбнулась.
— Иногда мне кажется, что твои книги интереснее, чем ты сам. Ты не обиделся?
— Нет. Кто-то сказал, что самые грустные люди — это юмористы и актеры-комики, самые скучные — это писатели увлекательных книг, самые веселые — убийцы.
— От чего же они веселятся?
— Наверное, от страха. Только они этого пока не понимают.
— Скажи, — она опять повернулась к нему. — Если погибает человечек, у которого был ангел-хранитель, этого ангела наказывают?
— Нет, он просто плачет.
Она насупилась.
— Ты говоришь это таким тоном, словно смеешься надо мной.
— Нет, я говорю это таким тоном, словно пытаюсь разобраться в этом важном вопросе вместе с тобой.
— А у тебя есть ангел-хранитель?
— Да. Был.
— Почему был?
— Раньше, когда я был маленьким, я его чувствовал, а теперь нет.
— Может быть, просто ты уже вырос, и тебе пришла пора самому быть ангелом-хранителем?
— Хочешь, я буду твоим ангелом-хранителем?
Она повернулась к нему, придержала задуваемые на лицо светлые пряди и несколько долгих мгновений грустно смотрела в глаза:
— Не будешь.
