, полный рыбы, почувствовал даже запах мокрых сетей, бензина и рыбьего клея.
Но едва успел войти в фанзу, поздороваться с семьей, снять сапоги и залезть на кан[2] погреться, как узнал от соседей, что ни завтра, ни послезавтра, ни через три дня он в море не выйдет.
Его кавасаки номер одиннадцать стал на ремонт.
Никто лучше Ан Сенена не знал, как тяжело ему было слышать эти слова.
Напрасно он так стремился домой, напрасно бил Хань Дыби этими руками, которым нечего делать теперь, в самую горячую для колхоза пору.
Чтобы утешить себя как-нибудь, Ан Сенен попросил ужинать, съел три чашки супа, коричневого от сои, и лег рано спать. Но и наутро, выспавшись, не почувствовал облегчения. Тогда он взял мешок, тяпку, стоявшую в углу фанзы, и пошел на свой огород.
Это был крошечный участок земли, отвоеванный у сопки, — несколько грядок, засоренных острыми камнями.
Ан Сенен работал неохотно, поминутно бросал тяпку и смотрел на море. Оно еще дремало внизу. Было рано. На траве, на повейнике, дымилась роса.
Вдруг густой звук, колебля неподвижный воздух, поплыл над головой Ан Сенена. Слева всходило солнце на вершину сопки; заблестело море. Стали видны лиловые мысы, крыши засольных сараев, консервный завод над соседней бухтой Тафуин. Это он гудел и сотрясал воздух, давая знать, что возвращается рыбацкий флот.
И Ан Сенен увидел утро, горизонт, запруженный, как площадь.
Моторные кавасаки, обгоняя парусные шаланды, первыми входили в Гайдамакскую бухту.
Внизу, в колхозе, ударили в бронзовый колокол, сзывая отцепщиц на берег. Из фанз вышли женщины, неся на спинах младенцев. Бежали школьники. На улице собирались бригады.
А звон старой бронзы все шагал вверх по кустам, достигая уха Ан Сенена. Сколько раз этим звоном встречали и его кавасаки!
Ан Сенен сердито воткнул тяпку в землю и сел на грядку.
Потом поднялся и, забыв про тяпку, про мешок, брошенный рядом, спустился вниз по тропинке, к морю.
Рыбаки с криком выгружали полные сети. На камнях у носилок, облепленных слизью, женщины отцепляли застрявшую в снастях рыбу. Мальчишки бродили с сачками по воде. Бригадиры раздавали «бирки». Шум стоял над тихим морем.
Ан Сенен подошел к начальнику лова.
— Зачем пришел, старик? — спросил начальник. — Ты мог бы еще погулять на курорте.
— Ты смеешься над моим несчастьем, — угрюмо ответил ему Ан Сенен.
Он огляделся и увидел рядом носилки, доверху наполненные рыбой. Рослый кореец в майке, с лямкой через плечо, стоял возле них.
