На этот раз я ничего не сказал, продолжая молча сопутствовать ему, пока мы не оказались в той части города, которая производила куда более неприглядное впечатление, чем остальные по соседству районы.
Почти все дома тут были двухэтажные, и главным образом деревянные, а не каменные. Они были грязные и обветшавшие, многие нуждались в ремонте. Все беспорядочно сгрудились у края канала, на каменистых откосах которого, словно небольшие киты, валялись щелястые лодки. Невысокие телеграфные столбы с обвисшими проводами дополняли картину, последним штрихом которой служили мутные воды канала. Заполненный мусором, который колыхался у бортов непривлекательных барж — большую часть припасов Вена получала по воде, — канал скорее напоминал рукав Темзы, чем ответвление прекрасного голубого Дуная, который, пролегая через город, уходил на много миль к востоку.
Тут и там среди складов и небольших пристаней тянулись кварталы многоквартирных домов, а доносившиеся время от времени взрывы смеха и трели аккордеонов говорили о наличии поблизости увеселительных заведений, которые лишь отдаленно напоминали кафе «Гринштейдл». Примерно в четверти мили справа от нас находился тот самый мост, на котором и началось это приключение.
— Довольно неприглядный вид, — прокомментировал зрелище Холмс, обозревая окрестности, — и любое из этих зданий соответствует нашему предположению, как могло бы выглядеть узилище Нэнси Слейтер.
— Нэнси Слейтер?
— Пока за неимением другого имени будем пользоваться этим, — спокойно объяснил он. — Я не медик и не могу относиться к ней только как к пациенту. В данных обстоятельствах считаться клиентом она тоже пока не может. Ведь мы не можем считать, что работаем по ее просьбе. Не вернуться ли нам? Мне помнится, что доктор Фрейд любезно предложил посетить вечером оперу. Я просто умираю от желания послушать Вителли, хотя некоторые утверждают, что времена его расцвета миновали. Во всяком случае, я хочу убедиться, что вечерний костюм, который вы приобрели для меня, окажется мне впору.
Развернувшись, мы по своим же следам покинули это унылое место. По пути домой Холмс почти не разговаривал, хотя, остановившись у почтового отделения, послал телеграмму. Зная его достаточно хорошо, я не прилагал никаких усилий, чтобы нарушить молчание, а безуспешно пытался самостоятельно собрать воедино разрозненные факты, пока не бросил это безнадежное занятие. Мышление мое было не столь логично и дисциплинированно, как у моего спутника, оно носило, скорее, романтический характер, подсказывавший какие-то невероятные решения, которые я не рисковал даже высказывать.
