Потом время проходило, а я все как-то и не брался за эти картины; и постепенно свыкся с тем, что так и не напишу их.
А вот теперь, увидев тебя…
— Увидев меня, вы решили их написать? — Ее мысли явно обгоняли мои слова.
А может быть, просто ее слова обгоняли мои мысли:
— Увидев меня, вы поняли, что написать эти картины должны? — уточнила она; и я в ответ уточнил еще больше:
— Увидев тебя, я понял, что написать эти картины смогу…
…После этих моих слов произошло то, что во взаимоотношениях со Златой случалось довольно редко — она замолчала.
А потом, через несколько минут, присев передо мной на корточки, подперев подбородок кулачком, девушка тихо попросила:
— Расскажите мне об этих картинах. — И я так же тихо ответил ей:
— Давай я лучше расскажу тебе о себе.
— Именно об этом я вас и попросила…
…Вот так и получилось, что я, художник, картины которого находятся в музеях и частных коллекциях в половине стран земного шара, человек, за которым два высших образования и жизненный опыт, копившийся до седины, исповедовался перед голенькой девочкой, присевшей на корточки у моих ног, смотревшей на меня снизу вверх.
И моя проблема была не в том, что я не мог солгать ее глазам, а в том, что я сам не мог найти слова, бывшими правдой для нас обоих.
А значит, в правде не был уверен я сам…
— … Понимаешь, Злата, мир, окружающий нас, создавался без нашего участия. И нам, художникам, предоставлен выбор: принять это мир таким, как есть, или постараться его изменить.
Многие мои коллеги, на природе и по фотографиям, зачастую мастерски пишут тот мир, который есть.
Я пишу мир таким, каким он только может стать.
— А каким он должен стать? — Девочка так просто поинтересовалась вопросом, над которым веками безуспешно бились первейшие умы человечества, что мне оставалось или вздохнуть, или рассмеяться.
Я выбрал третье — замер молча.
А она уточнила возможную перспективу мира:
— Лучше? — Девочка смотрела на меня с таким любопытством, что не заметила того, как ее язычок, выбравшись из гнездышка губ, завертелся воробушком.
— Лучше? — переспросил я. — Пожалуй.
Только художник делает мир лучше тем, что делает его наглядней.
А значит, яснее.
— Это что же? Художник с Богом конкурирует, что ли?
Я не стал объяснять девочке, что все творцы — конкуренты.
И о Боге в этот раз ничего не сказал.
Хочешь понять, какой человек дурак — дай ему поговорить о Боге.
Таким образом, мы оба продемонстрировали свое отношение к христианской этике, не только не применяя ее, но даже не вспоминая о ее существовании.
