— Ты с ним говорила? — спрашиваю я. — Он милый, и неплохо танцует.
— Да знаю, но все так сложно. В Берлине приятнее, чем в Тель-Авиве. Еврейские мужчины вообще кошмар. Но нет. Невозможно. Моя бабушка чудом избежала холокоста, и то только потому, что уехала куда-то на спортивное мероприятие. А остальные ее родственники? Убиты. Они здесь жили. Мой дедушка уехал из Митте в начале 1930-х. А другие его родственники? Убиты. Сейчас немцы довольно милы, и я уже немного знаю их язык, но как можно заниматься любовью с одним из них? Танцевать — да, но не больше. Не больше.
Она встряхивает кудрями и зажигает очередную сигарету. Ее слова заставляют меня задуматься. Раньше мысль о том, чтобы заниматься сексом с немцем, тоже страшила меня, и не только из-за всей ситуации с Джейсоном… Но сейчас, после пары танго с немецкими танцорами, что-то изменилось в моей душе. Или, может, в теле.
Общаться с Ларой на подобную тему не хочется — не моя территория, поэтому выбираю танцпол. Мой партнер — высокий, красивый дантист из Потсдама с вьющимися волосами и славянскими скулами. Он опытный танцор, правда его открытое объятие несколько вяло, да и музыку он опережает. Но зато все время он не сводит с меня своих умных серых глаз. Разговор идет на французском, и в конце он произнес:
— C’est le pays de nos desirs, c’est le bonheur, c’est le plaisir.
— Pardon?
— Это строчка одной из моих любимых песен Youkali («Юкали»). Курт Вайль написал ее в 1930-е. Я тебе принесу.
Никогда не слышала ее, равно как ни одной другой композиции в стиле европейского танго из богатой коллекции Клауса. Никогда специально для меня не записывали CD. Никто раньше не оставлял у моего порога красную розу, завернутую в листок с текстами танго. И не один раз, а каждую среду, когда Клаус приезжал из Потсдама.
Старомодные, робкие ухаживания, типичные для «ости» — так называют жителей бывшего Восточного Берлина, точнее, всех представителей несуществующего ныне Восточного блока. Мы потягивали вишнево-банановые коктейли и напивались мохито на Ораниенбургерштрассе, в тени Тахелес, разрушенного, разрисованного граффити дома в стиле Баухаус, прибежища необузданного искусства и бомжующих художников. До того как к власти пришли нацисты, в нем располагался торговый центр, принадлежавший евреям, и вплоть до падения Стены здание оставалось никому не нужным.
Клаус танцевал только со мной всю ночь и был самым приятным и добросердечным из моих партнеров. Все было очень романтично. Но трудно сказать: была я очарована или задыхалась от такого внимания, возбуждена или раздражена? Почему все не закончилось прекрасным романом? Просто он здесь жил, а я гостила; он дантист, а я перекати-поле.
