Но по-настоящему мое внимание привлек стройный мужчина лет тридцати, с сияющими прямыми волосами цвета индиго, небрежно спадавшими на полосатую рубашку. Он танцевал в тесном объятии в стиле милонгеро. Красавец с точеным азиатским лицом. После того как музыка сменилась, тангеро вернулся за свой столик, закурил сигару и стал рассматривать людей через узкие прорези глаз.
Явно завсегдатай (судя по тому, как все с ним здоровались), но держится отстраненно. Желание потанцевать с ним росло с каждой минутой, но азиат принадлежал к категории тех, кто танцует только с проверенными дамами. Значит, нужно выйти на танцпол и показать себя. Ко мне как раз подошел юноша с пронизывающим взглядом, жесткими, как шлем, волосами, в черно-белых туфлях.
— Привет, — сказал он. — Не хотите потанцевать со мной? Вы не обязаны, если не хотите. Я не обижусь.
Берлин, оказывается, дружелюбен к чужакам, а значит, без кавалера я не останусь. И хотя он был как раз из тех, кого я прежде как танцора забраковала бы, но новичку в чужом городе не стоит привередничать.
— С удовольствием.
— Спасибо. Надеюсь, вы не пожалеете.
Началась танда вальсов, а он старательно ведет в череду сакад, не подходящих темпу вальса. Да еще скручивает мое запястье.
— Немцы любят вальс. Можно оторвать немца от вальса, но вы не можете, как это сказать?..
— Лишить его вальса.
— Верно.
— Вы не немец?
— Нет, моя мать венгерка, по сути и я венгр. Томас.
Последовало еще несколько композиций, Томас мне нравится, но уж очень он мучает мою спину и выполняет фигуры так яростно, как будто они его личные враги. Поэтому я решаю завершить танец вежливым «благодарю вас».
Он провожает меня к столику.
— Я предупреждал, что не очень хорош, если честно, ужасен. Но хотя бы осознаю.
— Неправда, — лгу я, думая, что «индиговолосый» в любом случае уже не пригласит меня. Черт, черт! А Томас и не думает уходить.
— Сколько тебе лет? — спрашивает он внезапно.
— Двадцать восемь. А тебе?
— Тоже двадцать восемь. У нас есть еще два года научиться. Потом будет поздно.
— Мне скоро 29, значит, у меня всего год.
— Да. Но ты уже идеально танцуешь. Вот в чем разница. Ладно, извини, мне пора.
И он исчезает так же стремительно, как и появился: сперва голова-шлем, а затем черно-белые туфли. Позднее я выяснила, что он не знал ни слова по-венгерски. Его венгерские корни служили способом не быть немцем. Для поколения, выросшего с Vergangenheitsbewältigung, быть частью Германии все-таки болезненно.
