В первом рассказе Конaн предстает в облике уже немолодого человека, аквилонского короля; во втором это юный варвар с северной окраины мира, в третьем молодой вор в цивилизованном городе Немедии. Разные периоды жизни, широчайший географический разброс. Говард рисковал запутаться в судьбе своего героя, заблудиться в его вселенной. Так было с кулловским циклом, где потеря Говардом «чувства реальности» несомненна. Потому-то он и заботился о «реалистичности и точности при создании декораций и костюмов».
Сотворение целостной и правдоподобной вселенной явилось для Говарда поистине спасительной идеей. Он решил населить свою Хайборийскую эру киммерийцами, ванирами, немедийцами, афгулами. Откуда взялись искаженные названия, из истории или из легенд, осталось загадкой. Годы спустя Лавкрафт критиковал за это Говарда: «Единственный изъян во всем этом — неизлечимая склонность РИГа придумывать названия, слишком похожие на настоящие, которые вызывают у нас совсем иные ассоциации».
Лавкрафт, да и многие после него, так и не поняли, что у Говарда вовсе не было намерения создавать мир, отличный от нашего, как он поступил при написании цикла о Кулле и как поступали с тех пор бесчисленные авторы эпического фэнтези, Тщательно подбирая названия, схожие с уже существующими в нашей истории и легендах, Говард стремился к тому, чтобы читатель мог без малейшего труда представить себе ту-ранца, чтобы не гадал, каков живущий на северной границе цивилизации ванир или асир.
Говард, ужимая историю и географию, создавая таким способом мир одновременно новый и знакомый, допускал стереотипность в стремлении к эффективности; этот прием позволил ему с минимальными усилиями создать экзотический фон. Одновременно он решил для себя проблему точности и реализма, И при этом создал метод сочинения псевдоисторической прозы без риска напороться на анахронизм или фактическую ошибку.
Первые три рассказа о Конане, написанные до «Хайборийской эры», можно считать экспериментальными; затем Говард четко представил себе антураж нового цикла и смог оценить его потенциал. В четвертую и пятую вещи — «Башню Слона» и «Алую цитадель» — он добавил эпическое и псевдоисторическое измерение. С этого момента сага о Конане стала чем-то большим, нежели приключения варвара в вымышленных чертогах, каковыми были рассказы о Кулле. Конан представал перед читателем то королем в средневековой Европе («Алая цитадель»), то полководцем в Древней Ассирии, раздираемой мятежными городами-государствами («Черный колосс»), то вольным козаком (термин достаточно ясен) в степях Востока.
