— А я? А как же я?
— Ты… ох, Лада. Мне подумалось, что тебе без меня будет только лучше. Я думал, станешь княгиней. Народ тебя полюбит. Да уже полюбил! Сам слышал, как слуги в кухне переговаривались. Мол такая княгиня им хорошая досталась, и за что только ей такое наказание, как я в мужьях…
— Вернемся, перепорю всех! Они еще за меня думать будут, за кого мне замуж выходить! — Я и вправду разозлилась. Понимали бы что! Защитнички.
— Не надо. Они же не знали, что я это услышу. И вообще, не в них дело. Я подумал, что вот помру сейчас, и вы все будете счастливы. Вот.
— Знаешь что, Дан, я тебе скажу… ну и идиот же ты!
— Похоже на то. Только не говори никому, ладно?
— Не скажу. Кстати, а чем кончилась война? Наши-то победили?
— Разумеется! Иначе мы были бы или в плену или мертвы.
— Ну, всяко бывает. Так значит, ордынского ига не будет?
— Неа!
— Это хорошо.
Я уткнулась носом в его плече и уснула, точно уверенная, что никуда он не денется.
Я посмотрел на супругу, сладко уснувшую, как обычно, уткнувшись носом в мое плече и нежно вложив руку в мою ладонь, не выдержал и погладил ее по волосам.
Привычное уже ощущение тепла заструилось меж моих пальцев, согревая и щекоча одновременно. Но почудилось мне нечто, чего раньше не было. Нечто такое мне родное. Темное. И определенно живое.
Я недоуменно провел рукой по ее телу и замер, забыв выдохнуть. Моя жена была беременна. Значит…
А что это значит? У меня будет сын, которого мне надо будет научить быть темным. Как когда-то научили меня.
— Только попробуй! — Лада проснулась, мгновенно почувствовав мою боль, — вот еще глупости!
— Но, он же темный.
— Темный. И такой глубокой тьмы! — Лада счастливо улыбнулась и прижала мою ладонь к своему животу, — посмотри сам.
Я посмотрел. Маленький человечек, телу которого еще только предстояло принять человеческие очертания, уже имел свою ауру. Не просто темную, а антрацитово-черную!
— Красиво, правда? И Дан. Ты можешь не уметь любить, но я этого ребенка люблю. И лучше убей меня сразу после его рождения, чем заставь смотреть, как он страдает. Давай ты выкинешь из головы педагогику твоего папы, и мы попробуем его воспитать как-нибудь по-другому, а?
Она говорила это ровно, но в голосе ее послышалась сталь. И отблеск той боли, которая поселилась в ней, после того случая с Хельной.
— Но как?
— Ну, ты же ученый? Вот и будем экспериментировать.
Она заглянула в мои глаза просительно и твердо одновременно. Мне стало понятно, что за этого ребенка, она перегрызет глотку и мне самому.
