Сейчас он буравил взглядом наглеца, распростертого во прахе.
Странно: в пылающих очах джинна пробивалось нечто, трудно описуемое словами, если только вы не поэт, награжденный даром делать пустяк центром мироздания. Ближе всего к пониманию взора Мустафы подобрался один араб из бедуинов пустыни, сказавший: «Печаль моя светла...» — но тонкого душой араба убил белокурый гяур-фаранги, а мы, увы, не обладаем даром песнопевцев.
Джинн смотрел.
Джинн молчал.
— Развесели меня, шут, — наконец сказал Мустафа Хво-стопад, и голос его предательски дрогнул.
— О могучий! — радостно откликнулся Пьеро, извиваясь на полу. — О царь нашего времени! Дозволь рабу твоему усладить слух господина песнью, восхваляющей деяния великого Мустафы! И сердце твое преисполнится гордостью за поступки, навек оставшиеся в памяти народной!
Проворные руки ударили в бейсболку, как в бубен.
Мустафа откинулся на спинку дивана, согласный внимать.
А Шаповал отчетливо поняла, что возможность договориться по-хорошему накрывается медной лампой.
Нет, не зверь ревет в берлоге, словно трагик в эпилоге,
Одичав в изящном слоге, впереди планеты всей, —
То, колебля дол пологий, собирает в ларь налоги
Городской инспектор строгий, злобный джинн Саддам Хусейн!
Будь ты молодец иль дама, будь инвестор из Потсдама,
Нет спасенья от Саддама, дикий гуль он во плоти,
Говорят, что далай-лама, филиал открывши храма,
Отчисленья с фимиама — весь в слезах! — а заплатил!
Знай, предприниматель частный, если хочешь быть несчастный, —
Целой прибылью иль частью, но сокрой ты свой доход,
И к тебе ближайшим часом, с полной гнева адской чашей,
Покарать за грех тягчайший джинн с подручными придет!
Но, на радость одержимым, есть управа и на джинна, —
О сказитель, расскажи нам, как был посрамлен Саддам?
Кто сказал ему: «Мы живы!», кто сказал ему: «Вы лживы!»,
Кто изрек в сетях наживы: «Мне отмщенье. Аз воздам!»?
Славу меж людьми стяжавши, горинспекция пожарных
Испытала джинна жало: обобрать он их решил!
К ним, забыв про стыд и жалость, он пришел, пылая жаром:
Мол, налогов вы бежали — заплати и не греши!
Завтра утром, в жажде мести, главный городской брандмейстер
Объявился в темном месте, где сидел злодей Саддам,
И печатью, честь по чести, двери кабинетов вместе
С туалетом он, хоть тресни, опечатал навсегда.
Он воскликнул: «Вы грешите! Где у вас огнетушитель?
Плюс розетки поспешите обесточить, дети зла!
