В воскресенье она решила не звонить в больницу. Пусть девочки побудут с Титусом наедине. Ближе к вечеру села в автобус, направлявшийся к больнице.
На улице оказалось неожиданно тепло. Сидела у окошка и вбирала в себя цветы, юную зелень. Тюльпаны, нарциссы, синие стрелки гиацинтов. Разноцветье там, где еще недавно царила серость. Скоро лето. Они с Титусом обсуждали, не съездить ли еще раз в Барселону, до жары. Снова прогуляться по широкой Ла Рамбла, попить сангрии в погребке у набережной…
«Мы справимся! – билось у нее в голове. – Ты снова станешь сильным, мы справимся!»
Когда она вышла на конечной остановке, налетевший ветер закружил мусор, швырнул в лицо пыль. Что-то попало в глаз, и она первым делом поспешила в туалет – промыть. Взглянула на себя в зеркало: лицо бледное, опухшее. Лицо стареющей женщины. Неизбежность. В ярком свете стало очевидно: пора к парикмахеру, надо покрасить волосы. Корни темные, а она всегда презирала женщин, так запускавших себя. На подбородке странная припухлость, потрогаешь – больно. Прыщик. Увенчанный белым гнойничком, но ничего не выжимается. После того как она на него надавила, прыщик стал лишь заметнее. Подростковые прыщи в пятьдесят лет! Поежилась. Достала расческу, сделала несколько взмахов, но лучше не стало. И внезапно – усталость, неимоверная усталость. Вернуться бы на остановку, сесть в автобус и ехать, ехать… Автобус курсировал между двумя больницами – Южной и Королевской.
Беспокоилась – как себя чувствует Титус? Не утомил ли его визит дочерей? Они больше не винили Ингрид, приняли выбор отца, хотя переживали, что отец поступил в точности как когда-то их мать. Биргитта нанесла ему рану, от которой он, по сути, так и не оправился, и дочери тогда были на его стороне, поддерживали как могли. А потом он поступил так же. Им тяжело было принять это.
«Но ведь Роза им не мать, – подумала Ингрид, – откуда же такая непримиримость?» Необъяснимо. Наверное, дело в ней самой, в Ингрид, это ее они не выносили. Казалось, девушки заключили между собой пари, кто первая сживет ее со свету. Как же такое могло быть? Так по-детски… Издевались, будто школьницы.
В груди саднило. Ингрид помнила. Школьный двор в Хускварне, на переменах она бежала в конец коридора, где был запасный выход. Карин и Каттис, самые крутые в классе. Две «К». Постоянно искали себе жертву. Никто не осмеливался пойти против них. Однажды Ингрид убежала на кладбище, соседствовавшее со школой, на уроки не вернулась. Бродила среди надгробий, желая очутиться под плитой. Под землей. Сейчас, конечно, тогдашние переживания кажутся слишком уж сильными, но Ингрид не забыла то дикое, опустошающее ежедневное отчаяние, одиночество и страх.
