Иванов пытался избавиться от мрачного уныния. Рядом шевелился Обухов. Его глаза лихорадочно блестели.
— Что, муторно на душе? — хрипло спросил он Иванова.
— Вроде уже привык, — отозвался тот.
Человек привыкает ко всему, даже к мысли о близкой смерти, она его уже не страшит. Зато сильней становятся тревоги и беспокойства о родных и близких, которые остаются в жизни.
— Намучается жена без меня, — вздохнул Иванов. — Шутка ли, одной растить троих детей.
— А я даже не узнаю, сын у меня будет или дочка, — Обухов закашлял в кулак.
У каждого были свои незакрытые счета к жизни. Батюков терзался мыслью, что так просто попался на удочку Жуковского и подвел товарищей. Сафонов думал о жене, Люба — о матери.
Но никто из подпольщиков не хотел покупать жизнь ценою бесчестия. Старший следователь оценил это и на последнем допросе с любопытством спросил у Иванова: «Вы не раскаиваетесь в том, что натворили?» — «Раскаиваюсь? — усмехнулся Иванов. — Маловато мы наработали. Осторожничали напрасно…»
Гробовое молчание камеры нарушило позвякивание ключа.
Заскрежетал засов, и на пороге камеры появился Яков Андреевич. Одной рукой он вцепился в косяк двери, другой поддерживал жену. Все приподнялись. Как ни тяжела была их собственная участь, каждый стремился хоть чем-нибудь выразить свое уважение к стойкому коммунисту. К нему тянулись руки, избитые, изуродованные, окровавленные.
Обухов коснулся плеча:
— Вместе легче конец принимать.
— Почему конец? — глаза Якова Андреевича блеснули. — Нет, ребята, наша смерть — не конец. Она скорее начало. — Он вдруг надрывно закашлялся. Кровь из опухшего рта потекла по заросшему седоватой щетиной подбородку. Анастасия Антоновна, высохшая, как былинка, смертельно бледная, опустила мужа на ворох соломы и платком принялась вытирать кровь. Глаза у нее были сухие.
□ □ □
Узнав, что в абвер привезли Якова Андреевича, Лена побежала к Доллерту.
— Артур, ты должен его освободить, — горячо выговорила она, — Степанов никому не причинил зла. Браунинг, который у него нашли, ни разу не выстрелил.
— Зато стреляли его слова, они сильнее катюш, — усмехнулся Доллерт.
— Ты не допустишь, чтобы их казнили, — молила она.
…Вскоре Яков Андреевич сидел на стуле перед старшим следователем.
— Я уважаю идеи и готов многим пожертвовать во имя нашей великой Германии, — начал Доллерт, — но жизнь… она дается один раз…
— Согласен с вами, — кивнул Яков Андреевич.
Доллерт заходил по комнате.
— Есть сведения, что у вас бывали солдаты вермахта, сочувствующие России. Я прошу… назовите их имена. Даю вам слово, мы сохраним это в тайне, и вы будете жить.
