Но когда мы прибыли в Афины, то узнали, что Перикл в попытке ограничить афинское гражданство издал закон, запретивший браки между афинянами и метеками. Алкивиад пришел в бешенство, решив, что теперь ему от меня не избавиться.
— Ладно, в конце концов, это не так важно, — вздохнул он. — Я всегда смогу выгнать тебя на улицу или отдать кому-нибудь в содержанки.
Сестра пролила море слез, умоляя его отказаться от выполнения этой угрозы.
— Прошу тебя, дорогой муж, пожалей меня. Жить не смогу, если моя сестра пойдет по такой дорожке, — рыдала она.
— Тогда попробуй убедить ее поменьше болтать и вести себя как полагается, — отвечал он Каллиопе.
Но в ее отсутствие постоянно пугал меня тем, что заставит заниматься проституцией. Если бы ему удалось доказать, что я потеряла невинность — Алкивиад даже угрожал изнасиловать меня! — то по афинским законам он мог бы продать меня в бордель и выручить немалую сумму.
Сестра продолжала упрашивать его подыскать для меня более приемлемое положение, поэтому он решился обратиться к Периклу, чей закон погубил его планы выдать меня за афинянина и который только что развелся с женой. Он уверил Алкивиада, что не станет менять новое законоположение ради спасения одной судьбы, но согласился «взглянуть» на девушку и попытаться сделать что-либо для нее.
— Помни, Аспасия, у тебя нет ни отца, ни приданого. И, что гораздо хуже, ты от природы ненасытна, а от учения стала ненасытной еще и к разговорам. Ты просто полная противоположность тому, что требуется от женщины.
Алкивиад произносил эти слова, когда мы уже подходили к портику Цветной Стои.
— Когда увидишь Перикла, постарайся вести себя сносно, хотя бы ради себя самой.
Фалес утверждал, что мужчины лучше женщин, а греки лучше всех остальных народов. Афиняне пошли еще дальше, они были уверены, что жители Афин лучше остальных греков. Перикл же, хоть и член демократической партии, был прирожденным аристократом и, как говорили, имел более надменные замашки, чем кто-либо из его оппонентов-консерваторов. Меня страшила встреча с ним. Его статуи и бюсты появились в общественных парках и зданиях по всему городу. Он сумел подчинить себе правительство авторитетом своей личности, широтой мировоззрения, данными превосходного оратора, несмотря на то что был всего лишь стратегом, то есть главнокомандующим. Рожденный в знатной семье, он изменил городские законы так, чтобы простой человек тоже мог занять высокий пост. Его считали и аристократом, и сторонником равенства. В частной жизни он был настолько скуп, что сочинители комедий высмеивали дешевизну товаров, которые приобретались для него на рынках, но общественные фонды он умел расходовать с блеском. Это был загадочный, совершенно необъяснимый человек с парадоксальным складом ума. И мне предстояло оказаться в полной его власти.
