Казалось, он не заметил ее отсутствия. Они дошли до королевских конюшен. Большинство стойл пустовало — лошади были на охоте; на псарне тоже было тихо. Он не спеша пересек двор. Аспасия шла за ним, обуреваемая сомнениями. Она знала, что он каждый день ездил верхом. Зачем она пристала к нему, как хвост? Ей бы надо быть во дворце, возле Феофано.
Он был уже внутри. Она подобрала юбки и тоже вошла.
Там было темно после яркого солнца и сильно пахло лошадьми, медовым сеном, ячменем. Когда ее глаза привыкли к сумраку, она увидела белый тюрбан Исмаила далеко в проходе.
Когда она приблизилась, он был в стойле. Она остановилась снаружи, почти готовая убежать. Стойло было узкое, и он, в глубине его, осматривал копыто, приговаривая что-то по-арабски. Лошадь изогнула шею, рассматривая Аспасию блестящими темными глазами. В них была почти человеческая насмешка. Она прекрасно понимала, зачем Аспасия явилась сюда: влюбленная кобыла домогалась жеребца.
Исмаил опустил копыто и отвязал повод от кольца. Небрежно сказанные по-арабски слова заставили Аспасию быстро посторониться. Лошадь гордо прошла мимо нее. Это было прекрасное животное, рыжевато-коричневой масти, посветлее, чем ее хозяин, с черной гривой, длинной, как женские волосы, и с черным водопадом хвоста. Гнедая, вспомнила Аспасия. Вот как называется такая масть. На лбу у нее была белая звездочка, и одна нога была белая. Встретившись с ней взглядом, Аспасия осмелилась приблизиться, хотя большие зубы были совсем рядом. Она положила руку на шею лошади. Она была теплая, гладкая, как шелк, и плавно изгибалась под рукой.
— Никогда бы не подумал, — сказал Исмаил, — что византийские царевны привычны к лошадям.
— Мы и не привычны, — ответила Аспасия, поглаживая длинную стройную шею. — Ты видел, как я ехала на муле. Вот мое искусство верховой езды.
Его губы не скривились презрительно, как она ожидала.
— Ты можешь больше, чем думаешь. Для того, кого не учили, у тебя хорошая посадка. И ты никогда не забываешь о животном. Жаль, что ты не родилась мусульманкой.
— А мужчиной?
На это он ничего не ответил. Ей показалось, что щеки его покрылись румянцем? В сумраке было не разглядеть.
Теперь он сбежит от нее: позовет конюха, потребует седло и уедет верхом. Но он никого не позвал. Он вывел лошадь из конюшни на яркий утренний свет и занялся ею сам. Лошадь принимала это с поистине царственным величием. Он держался с обычным спокойным достоинством, и было похоже, будто какой-то восточный вельможа изображал слугу перед своим конем. Наверное, так и положено в Аль-Андалусии.
