Ей пора было бы уже прийти в себя, но она никак не могла собраться с силами. Даже в Риме, где люди были невысоки и смуглы, Исмаил выглядел необычно. Здесь он вообще казался экзотичным, как птица Феникс.
Когда наступала летняя жара, германцы потели и парились в своих шерстяных и кожаных одеждах или снимали их и ходили полуголыми. Их светлая кожа обгорала, облезала, снова обгорала, и вид у них бывал самый жалкий. Лето не было их временем: они были созданы для зимних холодов. Но Исмаил был в своей стихии. Чем жарче становилось, тем более счастливым он выглядел, хотя говорил, что могло бы быть и посуше. У него всегда были теперь наготове бальзамы от солнечного удара и от ожогов, он лечил рваные и резаные раны, укусы насекомых, воспаление глаз, а однажды ему пришлось тащить рыболовный крючок из мальчишеской ноги. Лихорадкой здесь никто не болел. Германцы у себя на родине были крепкими не только на вид.
Аспасия сама не заметила, как стала помощницей королевского врача. Она помогала ему еще в Риме, когда притащила его в первый раз в монастырь спасать Феофано. И как-то само собой получилось, что и дальше она стала ему помогать. Она готовила лекарства, подавала инструменты при операциях. Ей всегда нравилось учиться, и она знала кое-какие начала медицины. Наблюдать же за работой такого мастера, как Исмаил, было очень интересно. Ах, если бы постыдное наваждение оставило ее!
Куда бы они ни приезжали, на следующее утро Исмаил выходил на главную площадь, обычно возле собора, и оповещал жителей, что он врач и готов оказать всем нуждающимся помощь. Иногда его уже ждали, если слухи о нем опережали приезд. С самого утра и до полудня, когда он отлучался вознести молитвы Аллаху, он принимал страждущих. Аспасия присоединялась к нему после того, как, закончив утренний туалет, ее отпускала Феофано. Она даже не заметила, что помощь Исмаилу как бы стала ее обязанностью.
Но в одно прекрасное утро, через день или два по приезде в королевский город Магдебург, она не пришла. Сначала ее задержала Феофано, потом ей пришлось улаживать с императрицей Аделаидой историю с ожерельем, которое молодой Оттон подарил Феофано, а императрица заявила, что он не должен был им распоряжаться; когда это деликатное дело наконец закончилось, был уже почти полдень, а у Аспасии еще оставались дела. На следующее утро она пришла пораньше, чтобы загладить свою вину, но Исмаил смотрел еще мрачнее, чем обычно, хотя не высказал никаких претензий. Он был крайне нелюбезен, и она чуть не начала оправдываться и очень на себя за это обозлилась.
