Даже во всем своем блеске папа Иоанн выглядел добродушным стариком. С помощью двух монахов он слез со своего мула и ждал, стоя посреди дороги, пока охранники подъехали к нему, все как один спешились и стали на колени. Так же поступила и Аспасия. Он произнес слова благословения на звучной латыни и сотворил над всеми крестное знамение. Затем он подошел к носилкам.
Стоявший ближе всех охранник догадался откинуть занавес. Феофано сидела, опустив вуаль, служанки прятались за ее спиной. Она была похожа на икону. Она склонила голову под благословение папы. Он улыбнулся ей и сказал на довольно правильном греческом:
— Приветствуем тебя в Риме, дочь моя. Пусть Бог подарит тебе долгие годы среди нас.
Феофано что-то пробормотала в ответ. Папа отошел. Охранники снова двинулись вперед, уже пешком, ведя коней в поводу.
Теперь, когда Бог сказал свое слово, могли бы показаться и цари земные. Аспасия знала, что оба Оттона, отец и сын, где-то здесь, в ревущей толпе чужеземцев, и, конечно, это их знамя, с драконом франкского короля Карла, прозванного Великим, а на верху древка — золотой орел, наподобие орла римских легионов. Но людей было слишком много, слишком сверкали на солнце их одежды. Она заморгала, ослепленная блеском.
Вот они. Мужчина на рыжем коне, юноша — на сером. Оба в коронах. Оба в роскошных пурпурных мантиях поверх белых туник. Мужчина ехал на пару шагов впереди. Все линии его тела были четки и резки, он напоминал меч. Его коротко подстриженная борода, белокурая в молодости, теперь была тронута сединой. Глубокие морщины бороздили лицо; глаза запали. Но, золотые, как у сокола, они смотрели пристально и остро, охватывая все вокруг одним быстрым взглядом.
У сына были такие же соломенные волосы, и лицо было похоже по очертаниям — узкое, с худыми щеками и тяжелым подбородком. Но цвет глаз был другой, серо-зеленый, и выражение не было таким жестким. Он выглядел угрюмым, хотя видно было, что он таков не всегда. Он был еще очень молод.
Шестнадцать, говорили они. На щеках его пробивался первый пушок. Когда он слез с коня, то оказался стройным и невысоким для саксонца, меньше своего отца. Голос у него был низким и приятным, хотя произносил он невыразительные слова официального приветствия. Феофано ответила ему на такой же правильной латыни. Он, казалось, удивился. Неужели он думал, что она знает только греческий?
Он удивился бы еще больше, если бы узнал, что она изучает и германский. Однако он и без этого потерял свою угрюмость. Когда мрачная гримаса не портила его лицо, он выглядел симпатичным.
