— Тише, — сказала Феофано. — Тише, мой господин.
— Он опозорил меня! — неистовствовал Оттон. — Он смеялся, когда ломали ворота. Он издевается над нами.
— Пусть издевается, — сказал Карл. — Он сейчас не так уже торжествует, когда увидел, что ловушка пуста и дичь улизнула. Ты еще посчитаешься с ним!
— Мы еще посчитаемся с ним, — голос Феофано прозвучал ровно и невозмутимо. — Нам повезло, что у него не хватило ума преследовать нас. Он еще пожалеет об этом.
Оттон кивнул. Глаза его сверкали. Гнев еще не угас, но он уже успокаивался. Он жадно набросился на еду и едва дождался, пока священники закончили молитву, через минуту он уже спал как убитый.
Лотар и впрямь схватил брошенную ему кость — он вцепился в Аахен. Он не кинулся за императором в Кельн. Когда они все уже находились за городскими стенами, а за спиной у них был Рейн, пришло известие, что франки уходят. Разграбленный город Карла Великого был богатой добычей в любой войне. Как заявил Лотар, преподав урок Оттону, он может теперь удалиться в свою страну.
— Урок, — сказал Оттон, — конечно. Урок войны. — И он объявил набор войск.
Никто даже не пытался отговорить его. Император не может снести такого оскорбления ни от одного короля, даже если этот король не его вассал. Лотар вторгся на земли Оттона, ограбил его город, выставил его имя на посмешище. Оттон отплатит ему мерой за меру.
Феофано и не думала останавливать его. Слава Богу, бегство не имело особых последствий для ее беременности, но Лотара благодарить все равно было не за что. Через две недели по прибытии в Кельн она произвела на свет еще одну дочь, немного недоношенную, но живую и, похоже, такую же крепкую, как ее благополучно здравствующие сестры.
Оттон нимало не огорчился. Как только ему разрешили, он пришел повидать свою госпожу. Он принес подарок, как делал это всегда по случаю рождения ребенка.
— Это скромный подарок, — сказал он, — но из Франконии я привезу тебе подарок получше.
Феофано улыбнулась. Сами роды прошли у нее не очень тяжело, но она медленно и с трудом приходила в себя. Однако для Оттона она приняла самый цветущий вид. Если бы он узнал, скольких ухищрений, румян и белил стоил Аспасии этот вид, он бы был потрясен. Он нежно поцеловал Феофано и нагнулся взглянуть на мяучащее у нее на коленях существо.
— Красавица, — с искренней убежденностью сказал он, как говорил каждый раз.
— Следующим будет сын, — сказала Феофано, как говорила не раз.
— На все воля Господа, — отвечал он. С привычной ловкостью он поднял малютку, завернутую в одеяльце, и улыбнулся, глядя на маленькое сморщенное личико.
