— Когда же я не люблю тебя?
— Когда ты занят чем-то другим.
Он остановился и оглянулся. Она шла на несколько шагов сзади, наблюдая за ним.
— Разве это логично? — пожелал он узнать.
— Ты со всей полнотой отдаешься каждому делу. Когда ты врач, ты врач всецело. Когда ты едешь верхом, это единственное, что существует для тебя в мире. Я так не умею. Я всегда думаю о нескольких вещах одновременно.
— Женская логика, — заметил он. — Легкомыслие.
— Так как же, — спросила Аспасия, — любишь?
Он задумался, хмурясь. Но видно, он был, скорее, доволен. Она подумала, что ему с ней интересно. Хотя он никогда этого не говорил. Но он никогда и не скучал с ней.
— Значит, я должен думать о тебе непрерывно весь день?
— Да нет. Просто любить меня.
Он покачал головой.
— И ты все время сомневаешься в этом?
— Люблю, чтобы мне напоминали.
Он внезапно тепло улыбнулся.
— Ум женщины непостижим.
Она засмеялась и протянула руку. Через мгновение он взял ее. Увидеть было некому. Он поцеловал кончики ее пальцев. Теплые губы, шелковистое прикосновение бороды. Она вздрогнула, хотя по пути от конюшни до дворца было тепло, сквозь колоннаду светило солнце, где-то напевал ребенок.
У нее закружилась голова. Может быть, это начинается лихорадка?
— Я знаю одно местечко, — сказала она, задыхаясь. Одно из многих ее «я» заметило, что в это время дня там вряд ли безопасно, люди все время входят и выходят, но остальным «я» было все равно. Они и прежде бывали неосмотрительны. Но впервые это было настоящее безумие, безумней всего, о чем она могла даже подумать до сих пор.
Да, это явно начинается лихорадка. Надо будет потом выпить лекарство. Торопливо, стараясь не смеяться, она объяснила ему, куда идти. Ее отчаянное настроение передалось ему. В глазах его зажегся озорной огонек. Он кивнул, легонько поцеловал ее, снова принял солидный вид и направился туда, куда она указала.
Она пошла другой дорогой, более длинной, чтобы не вызвать подозрений. Люди здоровались с ней. Некоторые останавливались побеседовать. Она ссылалась на срочные дела. Бог был к ней милостив, никто ее не задерживал.
Купальни, как она и надеялась, были пусты. Императрица и ее женщины ушли. Для франка Карл Великий, должно быть, был сумасшедшим: он любил быть чистым. Его потомки гораздо меньше верили в пользу купания. Аспасии случалось слышать, что источники Аахена называли дьявольским котлом, порожденным адским огнем, а не матерью-землей.
Исмаил, умница, уже отослал, снабдив деньгами, служителя, который был известен своей любовью к одной винной лавочке и к одной служившей там девице. Исмаил уже был в воде, когда пришла Аспасия, он сидел там, где обычно любила сидеть Феофано, в благодатном тепле, и вода плескалась у его груди. Он был совсем раздет. Аспасия усмехнулась, глядя на это, сбросила небрежно одежду, помедлила, давая ему возможность разглядеть себя. Он уже не был так стеснителен, как прежде. Она тем более.
