— Но ты не лег в постель, — сказала она. И, когда он вытаращил на нее удивленные глаза, добавила: — Да я просто шучу.
Он нахмурился.
— Кто здесь врач?
— Я. — Она уселась ему на колени, с печалью заметив, какие они костлявые, но тепло и его близость были приятны. Она обвила руками его шею. Он не рассердился. Она улыбнулась.
— Я думаю, мы можем считать, что ты выздоровел.
— Насколько это вообще возможно в этой отвратительной стране.
— Это Италия, — сказала она. Она пригладила его растрепанную бороду. — Плохая была зима. Но она прошла. Теперь у нас мир, и погода стала теплее. Может быть, будет достаточно тепло даже для тебя.
— Для меня здесь не бывает достаточно тепло.
Он явно был в дурном настроении. Она напомнила себе, как волновалась, когда он целую неделю был так болен, что даже не мог быть язвительным, как обычно; так болен, что мог только лежать и позволять ухаживать за собой. Недавно утром, когда жар спал, он прикрикнул на нее, она чуть не завопила от радости, поняв по этому признаку, что он пошел на поправку.
С тех пор он постоянно ворчал, испытывая ее терпение.
— Жаль, что я не твоя мать, — сказала она, — а то я задала бы тебе хорошую порку.
Он надулся.
— Ты долго жалел себя, — продолжала она. — Может быть, пора заняться чем-нибудь другим?
Поднимаясь, он поставил ее на ноги, что с его стороны было большой любезностью. Он мог бы просто столкнуть ее с колен.
— Если я тебе надоел, почему ты не оставишь меня в покое?
— По привычке, — сказала она. Она села на кровать, поджав ноги. — Ее величество хочет выдать меня замуж. Разрешить ей?
— И кто же захотел взять тебя замуж?
Он не имел в виду ничего обидного. Она это прекрасно знала. Но она устала. Она нянчилась с ним всю зиму и не услышала ни слова благодарности.
— Ты удивишься, — сказала она, растягивая слова. — Герцога Генриха изгнали, но есть еще герцог Карл. И маркграф Хедбальд. И господин Шенберг, и еще…
— Ну так выходи, — буркнул он. — Выходи за них за всех.
— Я не могу. Я же не мусульманка.
Он злобно блеснул глазами. Она ответила ему таким же злым взглядом.
— Ты и в самом деле невыносим, — сказала она. — Может быть, тебе лучше отправиться в постель и полечить свое дурное настроение?
Покаяние — не мусульманская добродетель. Он раздевался со свирепым видом, яростно стаскивая одежду. Он был худ до ужаса.
Наконец он улегся, предоставив ей укрывать его одеялами и медвежьей шкурой, которую подарил Оттон, когда родилась София. Аспасия сбросила платье и скользнула в постель. Теперь она все уладит: уговорит его, успокоит, развеселит. Она умеет обмануть. Она обманывала всех годами, и ни одна сплетня о них даже не родилась.
