Овсянников тоже, конечно, услышал, чем это обрадовал их стрелок-радист на подходе к линии фронта, но сделал вид, что ничего особенного не произошло.
Не стал тогда бить в колокола и Башенин, хотя сообщение Кошкарева в восторг его не привело. Но не паниковать же было в самом деле из-за этого: оборвалась связь сейчас, наладится потом, вылет, по сути, только еще начинался, хотя, может, начинался и не совсем так, как бы ему хотелось. Но все равно времени впереди еще было. Ну а потом, если Кошкареву и после не удастся восстановить связь с землей, это все равно ничего не изменит, вылет будет продолжаться и без связи. Правда, на земле в этом случае начнут излишне волноваться и думать о них бог знает что, а командир полка, наверное, еще и пожалеет, что полетел не сам, а послал на это задание их — он ведь без этого не может. Но это уж не их вина, и не об этом сейчас забота, и Башенин, еще раз посмотрев на Овсянникова и поняв, что Овсянникова сейчас занимает вовсе не связь, а облака, а на связь ему в высшей степени наплевать, крикнул стрелку-радисту успокаивающе:
— Ладно. Как-нибудь попытайся там все же. Может, и свяжешься. Да, линия фронта скоро, я сделаю два покачивания, как подойдем. Ну и за воздухом гляди получше.
— Есть! — ответил Кошкарев, и по этому его лаконичному ответу Башенин понял, что Кошкарев тоже успокоился.
К линии фронта они подошли, когда стрелка высотомера перевалила за пять тысяч метров, и облака, оказавшись теперь под крылом самолета, не представлялись такими зловещими, как со стороны. Наоборот, равномерно залитые солнцем, которому здесь ничто не мешало, и причесанные ветром, они теперь походили на спокойную, слегка всхолмленную белоснежную равнину, на которую можно было смотреть безбоязненно. Лишь там, где у ветра не хватило сил доделать свое дело, виднелось, невольно притягивая взор, несколько наклоненных в одну сторону огромных белых глыб, чем-то напоминавших снежных баб, каких лепят по весне ребятишки. Земли теперь было не видать, земля осталась где-то далеко внизу, под плотной толщей облаков, и Башенин не почувствовал того обжигающего тело холодка, какой обычно заползал ему под гимнастерку, когда он переходил линию фронта. Он не видел сейчас ни окопов, ни траншей, ни дотов с дзотами, не увидел он и развороченной снарядами земли, и этого оказалось достаточно, чтобы он остался невозмутимым. Ему только показалось на миг, что облака, особенно когда он сделал обещанные Кошкареву два покачивания с крыла на крыло, шевельнулись внизу немножко, словно до них дотянули тугие струи из-под винтов. И все — больше ни разгоревшегося любопытством взгляда, ни жгучего желания рассмотреть, что там сейчас было под этими облаками и как на этот раз выглядела линия фронта.
