Праздник и потеря — они слились так неожиданно. Мальчик затопал ногами и даже всхлипнул.
Он еще не знал тогда, что в жизни потом будет часто это чередование радостей и утрат. Словно чья-то жестокая и всевластная рука тасовала по причудливому выбору редкие билеты на счастье.
Мальчик был упрям. Он начал бросать камешки, чтобы попасть в мяч, сдвинуть его. Не добрасывал. Не было еще размашистой силы в руке. Попробовал подтащить лестницу. Куда там!..
И тогда он заревел в полный голос, закричал. Бурно протестовал против обиды и несправедливости.
Выскочил из хаты отец, подхватил его на руки, а когда понял, отчего крик и всхлипывания, рассмеялся, притащил длинную тонкую слегу и, таинственно приборматывая: «А мы сейчас поколдуем, скажем заветное слово: мячик, мячик, катись к нам», потянулся к мячу. И вот мяч, словно заговоренный, покатился, сорвался с крыши, ударился о землю, дурашливо подпрыгнул и как ни в чем не бывало остановился у ног мальчика.
Мальчик подхватил его, прижал к груди… А вот что было с мячом в тот день и потом, он уже не помнил. Просто помнил свой прекрасный мяч и ту радость.
Мальчика подняли на лошадь. Он вплыл на нее по воздуху. Одна мужская рука крепко упиралась ему в живот, другая держала за ногу. Он плыл на такой высоте, что останавливалось дыхание. Как только его усадили и отпустили, он покачнулся, не было опоры. Ему показалось: сорвется сейчас с этой высоты, с этого режущего лошадиного хребта. Смуглыми исцарапанными руками он сунулся в волнистую густоту гривы, вклещился в пучки шершавых, жестких волос. Удержался.
Кто-то ободряюще крикнул: «Добрый казак буде!» И тут же басовито, понукающе: «Но-о-о».
Мальчика толкнуло, рвануло. Казалось, еще мгновение — и он не удержится, его снесет. Он пятками судорожно нащупывал углубление между ребер, заскользившими в гриве пальцами перехватывал пучки волос, напрягся всем тельцем — сразу вспотела спина. И удержался на этой колышущейся жесткой хребтине.
Он двигался. Он ехал. Краешком глаза он увидел взрослых. Их запрокинутые лица. Они шли рядом, что-то кричали ему, смеялись. Они были внизу. Он был над ними. Он плыл, как какой-нибудь сказочный царь на носилках. Он парил в немыслимой высоте.
И это мерное покачивание, это движение, это чувство высоты, преодоления страха, победных усилий были так сладостны, так новы, что в нем все замирало от неосознанного блаженства.
…И когда его снимали, он рвался из рук, тянулся к лошади и кричал: «Еще-е! Еще-е!»
