— А чего мне врать-то? — вопросом ответил старший десятник. — Один раз наешься печёнки от пуза и до глубокой старости пользуйся. И даже древним стариком, но с осторожностью. По-научному называется побочным эффектом, во!
— Ух! — старшина в предвкушении потёр ладони, но тут же опомнился. — А с Еремеем как же?
— А куда он денется, наш профессор? Никуда он не пропадёт, на запах жареного сам прибежит. Или ты думаешь, что учёным людям того-этого не требуется?
— А средство точно верное?
— Вернее не бывает! — подтвердил Барабаш. — На что спорим, что лет через тридцать половина пограничной стражи будет звать тебя папой?
— Четверть.
— Почему так мало?
— Я же здесь не один пограничник.
— Правильно! — одобрил Матвей. — Сам погибай, а товарища…
Договорить он не успел — длинная и острая сосулька размером с наконечник кавалерийской пики появилась из ниоткуда и ударила старшего десятника в грудь.
— Прекратить стрельбу! Живым ублюдка брать! — неожиданно сильный голос Еремея с большим трудом перекрыл фырканье огнеплюек и громкую ругань пограничников. — Прекратить!
На поле творилась вакханалия — кажется, так древние пелейцы называли свой самый разгульный, бестолковый и кровавый праздник. Или это были древние энейцы? Да какая разница. Всё равно ни тех и ни других давно нет в живых, в отличие от пиктийского колдуна, укрывшегося за магическим щитом от огненных шаров роденийцев. Бойцы во главе со старшиной Свистоплясом палили с ожесточением, совсем не жалея зарядов кристаллов, но не решались приблизиться к единственному уцелевшему дракониру, справедливо опасаясь боевых заклинаний имперского мага.
Тот, по всей видимости, сильно ранен, иначе бы пограничникам пришлось туго. В наездники драконов берут исключительно аристократов, а их с детства обучают работать из-за щита. В Пиктии лишь колдовство считается достойной благородного д'ора работой. И, в некоторой степени, торговля товарами вроде выдержанных вин, драгоценностей и рабов с Эриванских островов.
— Ерёма, ты совсем сдурел? — Твердимир выпустил ещё пару огненных шаров и обернулся к профессору. — Еремей, это ты?
Удивление старшины вполне объяснимо — вместо добродушного и слегка недотёпистого бывшего учёного, мишени для беззлобных подначек старшего десятника, перед ним стоял кто-то неуловимо знакомый, но совсем непонятный. Резко осунувшееся лицо, заострившийся нос, вдруг оказавшийся похожим на клюв хищной птицы, полностью седые волосы и глаза… Глаза без зрачков и белков, в которых тусклое серебро внезапно вспыхивает блеском живой ртути, а потом гаснет, прячась за неподвижным холодным льдом.
