— Твоё здоровье, дядя Фергюс!
— Здоровье великодушной императрицы Элизии! — поправил старый драконир, с довольной улыбкой наблюдая, как юный родственник опрокидывает в себя роденийскую отраву. Может быть, когда-нибудь и самому попробовать?
— Ах-х-х… — внучатый племянник хватал воздух широко раскрытым ртом. — Х-х-х…
— Огурчик?
— Мать… мать… мать… храни её Благой Вестник! — Эдди наконец-то справился с собой и посмотрел на старшего родственника разгоревшимися глазами. — Спасибо, дядя Фергюс!
— За что?
— Теперь я знаю — смерть в бою — это не самое худшее, что может случиться с человеком.
Интересное замечание. Не по этой ли причине один роденийский воин стоит трёх пиктийских, а тёмную манипулу получается одолеть только полком, вшестеро превосходящим её по численности? Надо будет обязательно поднять вопрос на Большом Смотре. Чем не шутит Эрлих Белоглазый?
Серая пыль, вечная спутница роденийских дорог и их же проклятие, скрипела на зубах и оставляла во рту солёный привкус. Или не оставляла? — соль чувствовалась постоянно, а происхождение её оставалось неясным. То ли это кровь из распухшего и изрезанного об обломки зубов языка, то ли начинает проявляться тихое помешательство. Интересно, покойники сходят с ума?
Еремей Баргузин перестал считать себя живым месяц назад, когда принял бой на перекрёстке дорог у безымянной рощицы. Двое их осталось, из всего отряда, остальные так и легли в землю без похорон и отпевания. Они теперь не живут, так можно ли самому быть живым?
— Шевели мослами, Ерёма! — старший десятник Барабаш оглянулся на еле переставляющего ноги товарища и неожиданно усмехнулся. — И это, Еремей… рожу попроще сделай.
— Что? — бывший профессор среагировал не сразу, оторвавшись от невесёлых мыслей.
— Да ничего, просто у тебя профессорство прямо на лице написано. Не может такого быть у нормального глорхийца.
— А сам? — Баргузин на ходу поправил ненавистный трофейный шлем, постоянно норовивший съехать на нос.
— А я не совсем нормальный, — усмехнулся Матвей и хлопнул ладонью по нагруднику доспеха.
Доспех тот он лично снял с командира вражеского разъезда, позавчера «удачно» заночевавшего у небольшого костерка. На кольчуге до сих пор заметны пятна крови, облетающие сейчас пересохшими мелкими чешуйками. Но где её отмыть в степных предгорьях? Вода здесь вообще величайшая ценность, за которую могут незатейливо убить. Или затейливо — тут уж по обстоятельствам. Собственно, так и произошло — глорхийцы расположились на ночёвку около единственного на два дня пути колодца. Три человека — «а люди ли они?» — умерли во сне, в счастливом неведении, а вот четвёртый и пятый немного задержались на белом свете. Совсем чуть-чуть задержались — старшему десятнику не понадобилось много времени на допрос. Кстати, он же и заставил Еремея перевести то, что осталось от пленных, в окончательно неживое состояние.
