— Ох, тебе, наверное, совсем плохо, — мягко, словно успокаивая свою обожаемую шестилетнюю дочку Николь, ответила Фиона. — Сейчас я заскочу в видеопрокат и возьму для тебя какой-нибудь мило-слезливый, романтический фильмец, и ты сможешь чуток погоревать на диванчике, хорошо? А потом, когда будешь говорить с Майклом, скажешь, что ждешь немножечко внимания с его стороны и что только большой флакон духов из «дьюти-фри» сможет поднять тебе настроение!
— Ладно, только, думаю, он уже не будет перезванивать: Майкл сказал мне пораньше лечь спать, его встреча затянется «допоздна», как он выразился, — ответила Эшлин.
— Эш, оставь ему сообщение. Во многих отелях в каждом номере есть автоответчики. Ты можешь сказать, что тебе очень плохо, заставь его почувствовать себя виноватым, и он перезвонит тебе.
— Я не знаю, где он остановился, — вдруг осознала Эшлин. — Я забыла спросить.
Эшлин тут же пожалела, что произнесла эти слова. Она не хотела, чтобы Фиона знала, что Майкл может уехать и не сказать жене, где он будет ночевать. Фиона могла подумать, что она и Майкл совсем не общаются. А это было не так.
— Забудь, — чересчур быстро смирилась Фиона. — Он все равно вернется в номер слишком поздно, так что только разбудит тебя, если позвонит. Сейчас принесу тебе кассету. Я скоро буду.
Спустя час Эшлин смотрела «Неспящих в Сиэтле». Флосси, словно маленький Будда, сидела у нее на коленях, а в руке, благодаря любезности Пата, покоился стакан теплого виски двенадцатилетней выдержки. В ту ночь она практически не спала, ворочаясь в большой двуспальной кровати.
Ночью у Эшлин поднялась температура. Она металась в постели: в ее кошмарах за ней гонялись сумасшедшие хирурги, размахивая шприцами размером с клюшку для гольфа. Она проснулась с чувством тревоги, которое всегда оставляли после себя плохие сны. Вымотанная бессонницей, Эшлин лежала в постели и наблюдала за тем, как без устали сменяют друг друга красные цифры электронного будильника, неумолимо приближая время к семи утра. Почему Майкл больше не позвонил ей из своего Лондона?
Как бы там ни было, он не позвонил, а, вернувшись вечером домой, был настолько не в духе и так мрачно молчал, что Эшлин предположила — газетчики раскритиковали его приложение.
— Все хорошо, — раздраженно ответил он, когда Эшлин осмелилась спросить его об этом. — Я просто устал после целого дня переговоров и долгих деловых ужинов.
Наглость, с которой Майкл, оказывается, врал ей тогда, была таким болезненным ударом, что Эшлин едва смогла перевести дух. Он обманывал так спокойно, словно был профессиональным лгуном. Он никогда не говорил, в каком отеле собирается остановиться, а Эшлин никогда не спрашивала его об этом. Но, разумеется, если бы она
