— Шестьдесят кабельтовых!..[6] — докладывает мичман.
— Так и есть! — восклицает Лопатко. — Когда нас поставили, было восемьдесят. — Лопатко поворачивается и чуть не падает, скользнув по настилу. — Нужно доложить командиру.
В рубке находятся Мошенский и комиссар.
— Товарищ командир, — докладывает Лопатко, — мы дрейфуем в сторону Качи.
После короткого совещания с комиссаром Мошенский решает радировать в штаб ОВРа, которому подчинена батарея. Дальномерщикам он приказывает продолжать наблюдение.
Лопатко опять выскакивает на мостик.
— Ну что? — спрашивает Николай.
— Приказал вести наблюдение…
Под вечер со стороны Качи открывают огонь. Мошенский уже на мостике, подносит бинокль к глазам, определяет по вспышкам расположение огневых точек на Каче. Снаряды ложатся недолетом.
Внизу появляется плотная фигура комиссара. Он поднимает руку и что-то кричит, но из-за ветра не слышно. Середа торопливо поднимается на мостик.
— Из штаба радиограмма, — сообщает он Мошенскому. — Обещают прислать буксиры.
Темнеет, и шторм немного стихает. Бесконечно тянутся часы авральной ночи. Батарея продолжает дрейфовать. Семен Хигер, приняв вахту и докладывая Мошенскому о дрейфе, высказывает предположение, что до утра при таком ветре батарея может оказаться довольно близко от вражеских позиций на Каче.
— Возможность лишь одна, — сухо отмечает Мошенский, — на огонь ответить огнем. А если потребуется, то кингстоны[7] откроем…
— Ну, топиться, Сергей Яковлевич, будем, как я понимаю, в самом крайнем случае, — невесело усмехается Середа.
— Разумеется, — соглашается Мошенский. — Во всяком случае, враг не получит батарею, — с прежним ожесточением заключает он.
Семену приходит на память фильм о моряках времен гражданской войны, который крутили недавно в отсеке: революционный крейсер тонул, а моряки строились, равняясь на флаг, и корабельный оркестр играл «Интернационал», и он звучал, пока палуба с людьми и развевавшийся на ветру флаг не исчезли в морской пучине.
Боцман Пузько — старый моряк, давно отслуживший свое и возвратившийся на море в первые же дни войны, после окончания фильма сам свернул экран, никто не проронил ни слова, слышно было только шарканье ног по настилу. Обменивались мнениями лишь на следующий день. Лопатко сказал, что фильм просто за душу взял, а Семен вспомнил где-то слышанное: дольше живет тот, кто умер ради жизни.
Ночью, незадолго до рассвета, подходят два буксира. Запрашивают, можно ли выбрать якорь-цепь.
