Он смешался и замолчал; Глаша зарозовела, тоже сконфузилась.
— Это уже объяснение в любви! — басил Масягин. — Не лишний ли я здесь, господа?
Правда, пойдемте на балкон!
Заходило солнце, и небо на западе было красное, как кагор. На высоте балкона, заглядывая ветвями под его навес, чуть шелестели деревья. Омытая грозою, мокрая листва отливала золотом. А вправо чернели избы деревни, их соломенные крыши.
— Эта деревня была раньше нашей, — рассказывала Глаша. — Там жили наши крепостные. В год освобождения крестьян у нас было четыреста душ. Правда, странно — если бы не произошло освобождение крестьян, у меня были бы рабы!
— У вас и так они будут! — засмеялся Масягин. — По крайней мере, два уже есть: ваши Саши!
— Ах, нет, я не хочу. Вы просто мои милые друзья, мои художники.
— Там увидим, а вот не пора ли нам собираться?
— Еще рано! Папа распорядился: вам дадут телегу из деревни. Ничего, что телега?
— Пусть будет телега! И в телеге, Глашенька, мы будем себя чувствовать как на колеснице триумфаторов.
— Вы всё шутите, но вы тоже хороший.
— Почему тоже? — Масягин сделал обиженное лицо. — Ах, Саша, Саша, мне уделена вторая роль.
Но, взглянув на Усищева, Масягин замолчал: прекрасное лицо его друга было сладостно счастливым и в то же время жалким — счастье любви обрушилось на него неожиданно и явно давило слабые его плечи. Он, не слыша, не слушая, смотрел в ясное милое личико девушки и пылал, горел, сгорал. «Сашка, Сашка, — ласково подумал Масягин, — и какая же у тебя милая, славная душа! И вот жалко мне тебя почему-то».
Выехали уже в потемках, дав обещание обязательно приехать в Отрадное не позже как через две недели. «Саши, Саши, — щебетала девушка, — если вы не приедете, я умру, слышите! Саша-Маленький и Саша-Большой, слышите? Папа, ты плохо их приглашаешь!» Старик хриплым басом каркал: «Буду ррад, буду рррад».
И вот телега затряслась, закачалась по размытой ливнем дороге.
Небо сияло звездами, темно-синее, бархатное, похожее на траурную ризу, усыпанную алмазами. Справа и слева высились деревья; с их веток на лицо и руки молчавших художников падали тяжелые капли влаги.
— У господ Столбунцевых были? — спросил возница. — Ничего себе господа. Только на деревне говорят, что барин-то того, колдун, пожалуй. Да и о барышне слухи ходят… неблагонадежна!
— Почему же так? — спросил Масягин.
— Баба одна болтает, будто видела, как барышня над своим садом летала. Не ведьмачка ли, ась?
— Дура твоя баба! — ответил Масягин. — А если и летает, так, значит, святая. Понял, дядя?
