Захмелевшие гости с жаром поддержали этот тост. Многих потянуло высказаться, и они выступали перед рядом сидящими, не дожидаясь общей тишины и внимания.
— Родители наши были никто, — разглагольствовал один из гостей. — Мы уже — кое-что (многозначительно поднял он палец), — А дети и внуки у нас будут — все! Стремитесь, добивайтесь блага жизни, а мы поможем — ничего не жалко для вас…
— Не тяните, давайте поскорее сына, а Доре Павловне внука! — кричал кто-то с другого конца стола. — Купим ему рояль, пускай учится музыке. Будет знаменитый композитор, второй Чайковский или Тухманов…
— Да мы все, если надо, поможем!.. А ну, тащи поднос, на рояль наследнику собирать будем!..
С тем же шаферским полотенцем через плечо, в невесть откуда взявшемся черном цилиндре появился Копысов и с расписным подносом в руках начал обходить гостей. Каждый лез в карман и клал на поднос десятки или четвертные, а Замуруев даже швырнул небрежным жестом пятьдесят рублей, вызвав одобрительные восклицания гостей.
От нового сильного приступа тошноты Люба страдальчески сморщилась и закрыла глаза. Никогда в жизни ее так не тошнило. Это была какая-то особенная, тягучая и неотвязная тошнота, какая-то неслучайная… И вдруг она поняла. Внезапной и острой догадкой поняла, что это за тошнота, откуда она взялась… И сразу все стало ясно, все объяснимо: и странные, небывалые ощущения, которые возникали в последнее время, и частые боли в низу живота, и прихоти вкуса, когда неудержимо хотелось то одного, то другого, то третьего…
Оглушенная этой догадкой, она с закрытыми глазами сидела за столом, уйдя в себя, прислушиваясь к этой волнами наплывающей тошноте, неодолимой, беспощадной, властно подчиняющей все ее существо, словно отныне она уже не принадлежала себе, а жила лишь для того, кто день за днем теперь будет расти в ней, питаться соками ее тела, чтобы потом в должный срок появиться на свет, — для ее будущего ребенка… Это так поразило ее, что она забыла, где сидит и что вокруг, совершенно отключилась от происходящего.
Громкий шум и возгласы гостей вывели ее из оцепенения.
— Прошу музыку! — крикнул Копысов я поднял на вытянутых руках поднос с целым ворохом денег, разномастных десяток, пятерок и четвертных. — Вот что может коллектив, если каждый да по денежке! Держите наследнику на рояль!..
И под громкий туш, исполняемый на баяне, он прошел к молодым и торжественно протянул им поднос с деньгами, поднеся близко к самым их лицам. От этой груды мятых захватанных бумажек на Любу пахнуло вдруг чем-то таким противным и затхлым, что новый ужасный приступ тошноты сдавил горло. Резкая бледность покрыла ее лицо, и, обмирая от слабости и отвращения, зажав рот рукой, она встала и вышла из зала.
