Она чувствовала движение, чувствовала острую боль, чувствовала давление звука на свой череп, как будто ее родничок никогда не закрывался, и ее голова могла быть раздавлена по неосторожности, а не по злобе.
И затем, внезапно, весь звук и вся боль, казалось, сосредоточились в одном месте, одной яркой точке, только за пределами ее тела. Она почувствовала, на мгновение, что падает, что единственная вещь, которая удерживала ее, была сенсационна. Круто-прохладный бриз коснулся ее лба, как мягкие, устойчивые пальцы, мягко убирали волосы, которые лезли ей в глаза.
Росток, Росток, ты не должна быть здесь.
Она чувствовала, как боль концентрируется, весь звук собирается в одной точке, которая покинула ее всю, и она вдруг села, ее тело стало легким, боль исчезла.
– Папа?
–Эм, – произнес он.
Она открыла глаза. Комната не была темной; она была ярко освещенной и полна людей в различных состояниях здоровья. Она увидела Майкла, сидящего рядом с Эллисон, увидела Эллисон, сидящую возле её мамы. Она увидела других людей, незнакомцев, сидящих рядом друг с другом, и некоторых из них одних. И в свете приемного покоя, она также могла увидеть своего отца.
Она поднялась, освобождая свои руки.
– Папа.
Он повернулся к ней лицом.
– Эм, – повторил он снова, а затем его пристальный взгляд устремился далеко мимо ее лица и медленно остановился на лице ее матери. Взволнованное лицо ее матери, огорченное выражение ее матери. Эмма начала говорить что-то и затем остановилась. Ее мать пыталась не кричать.
– Она не может тебя видеть, не так ли?
– Нет.
– Папа...
Глаза ее отца были слабо люминесцентные, это были его глаза, но они были слегка неправильные. Он наблюдал за своей женой. Эмма снова повернулась, чтобы посмотреть на мать. Чтобы увидеть, что руки ее матери держали руки дочери, хотя Эмма теперь стояла в пяти футах от стула, в котором сидела свернувшись. Она пыталась смотреть на себя, на то, что ее мать все еще крепко держала. Она не могла. Она видела смутный, расплывчатый контур, который мог быть, или не мог быть образом Эммы.
Это было очень, очень тревожно.
– Она не видит и меня тоже, так ведь?
– Нет, Эм. – Он оглянулся на свою дочь, с печальным выражением. – Тебе не следует быть здесь, Росточек.
– Нет. Не следует. Значит ли это то, что я... мертва?
Его улыбка была тихой и усталой; в его выражении лица была частичка беспокойства Мэрси Холл.
– Нет.
– Тогда это значит, что я скоро буду мертва?
– Нет.
– Папа – что происходит со мной?
