. Страшный был плен. Русские никого не выпускали. Немцы, например, добивались освобождения из лагеря того офицера, который в Варшаве спас Шпильмана
[92], однако ничего у них не вышло.
— А вы знали, что такое коммунизм?
— Знал. Но коммунизм убивал всех без разбора — русских, поляков, евреев. Верно? А нацизм действовал избирательно — целился в меня. Никому не нравится быть на мушке. Для меня лично это было освобождение. Я мог не боясь ходить по улицам.
Разумеется, я не говорю о разном другом, что тогда началось, — например, когда какие-то, якобы борющиеся за независимость, организации выволакивали евреев из поездов и убивали. Так тоже было. Был такой Огонь[93]: сейчас ему поставили памятник, улицы называют его именем, но давайте скажем прямо: он был самый настоящий бандюга.
— Что вы говорите тем, кто утверждает, что Огонь или Национальные вооруженные силы[94] боролись за Польшу?
— Ничего не говорю. Зачем разговаривать с людьми, которые понятия не имеют о том, что творилось? Пусть поедут в Маков, пусть поедут на Подгалье, пусть спросят, кто такой был Огонь. Он мучил все местное население, не только евреев. Пусть узнают, как он конфисковывал имущество, как… Ну ладно, хватит.
— Но в коммунистическую партию вас не тянуло.
— Ясное дело, я ведь знал, что это за бандиты.
Но русские тоже страшно натерпелись от немцев, оттого у них и родилась ненависть. Я не удивляюсь: когда немцы приходили в деревню, они половину жителей вырезали, а у остальных забирали еду и так далее. Никто не забыл, что и в Польше в 1939-м без всякой причины сжигали целые деревни. Польские крестьяне тоже ненавидели немцев, которые отбирали у них весь скот, облагали поборами…
Так что тогда немцев все ненавидели.
Я знаю, что при русских было плохо: террор, колхозы и всякие свинства. Но они хотя бы не говорили, что ты унтерменш, считали тебя человеком. Тут самоощущение уже совсем другое. А еды нет, объясняли нам, потому что везде нищета и голод.
Неправда, что в 1945 или 1946 году народ считал, будто русские принесли неволю. Возможно, так считали политики — Окулицкий[95], ППС[96]. Но население, простые люди радовались, потому что наконец-то могли свободно вздохнуть и снова начать более-менее нормально жить. Я знаю, что рядом всегда было отделение УБ[97], но вначале даже это УБ было смехотворное. Когда взяли Бернарда Гольдштайна[98] — он был социал-демократ, то есть по их представлениям фашист, — то его заперли в комнате на ключ: у них еще не было тюрьмы. Поставили охранника, но через час тому стало скучно, он открывает дверь и видит Гольдштайна, с которым они до войны дружили — были в одной боевой группе. Удивившись, спрашивает: «Бернард, ты что здесь делаешь?» — «Как что? — сижу в тюрьме», — отвечает Гольдштайн. Ну и этот охранник тут же его выпустил, ни у кого не спросив разрешения. И назавтра Бернард встретился с Зигмунтом Зарембой
