Кейтон нервно провёл ладонями по волосам, отвёл глаза и глядя в сторону ответил:
— Она весьма красива…
Леди Эмили усмехнулась, но промолчала.
Весь остаток дня Кейтон провёл в богатейшей тёткиной библиотеке, которую просто обожал. Леди Эмили сама подбирала книги, и Энселм не мог не восхититься её изысканным вкусом. Он вообще любил книги, подолгу любовался золотыми обрезами, испытывал почти мистический восторг от перламутровой китайской бумаги и тёмной голландской, похожей на замшу, любовался мягкими переплетами с изысканными инкрустациями, подбитыми муаром, или, подобно церковным книгам, снабженными застежками и металлическими уголками, некоторые из которых были покрыты чернёным серебром.
Сам он нередко заказывал для себя издания в одном экземпляре: обращался к лондонскому издателю Флетчеру, известному только ценителям, чья тонкая печать подходила для древностей, прибегал и к услугам типографии Оксфорда, исстари обладавшей прекрасным набором всех разновидностей готической печати. Он заказал верже особого формата на старой мануфактуре, где трепали коноплю по старинке, а чтобы разнообразить коллекцию, выписал из Лондона бумагу с фактурой ткани — ворсистую и искристую, в которую вместо щепочек были вкраплены блестки, напоминавшие золотую взвесь.
Леди Кейтон тоже была владелицей уникальных изданий совершенно необычного формата, переплетенных в старинный шелк и тисненую бычью кожу, и похвасталась племяннику своим новым приобретением — набранными по её заказу сонетами Шекспира на тончайшей, нежной, словно мякоть бузины, бумаге молочно-белого цвета с едва заметной примесью розового. Этот единственный экземпляр, отпечатанный бархатистой китайской тушью, был переплетён чудесной свиной кожей телесного цвета, которую украшали тиснёные узоры. Энселм восхитился. Заказала леди Эмили и несколько книг на французском — стихи Пьера де Ронсара и Иоахима дю Белле, меланхоличные баллады Франсуа Вийона, отрывки из Агриппы д'Обинье, горячившие кровь диким жаром своих инвектив и проклятий. Утончённый меланхоличный скептицизм Монтеня тоже равно пленял их обоих. Вообще-то общность вкуса с кем-либо всегда расстраивала Кейтона, но то, что тётка любила тех же авторов, что и он сам, нисколько не огорчало. Самая прекрасная на свете мелодия становится невыносимой, как только её начинает насвистывать улица, и литература, увлекая профанов, опошляется, и тем отвращает от себя посвящённых, но тем приятнее встреча с истинным ценителем.
